Вынужденная мера

– Джон, какой нынче день?

– День?

Что за глупый вопрос! Видать, Нортону пришла охота подурачиться. Какой нынче день?

– Нынче у нас – сегодня, – ответил я.

– Число?

– Число?

– Да, число.

– Май, – сообщил я ему. – Вот какое теперь число.

– Джон, где ты находишься?

– В больнице, – ответил я, взглянув на свой белый халат. Я лишь чуть-чуть разомкнул веки, потому что они сделались очень тяжелыми. Голова шла кругом, и свет резал глаза. Хоть бы этот Нортон заткнулся и не мешал мне спать. Как я жаждал сна. Как нуждался в нем. Как я устал.

– В какой больнице?

– В больнице.

– В какой?

– Э… – я забыл, что хотел сказать. Боль пульсировала в правом глазу, захлестывала лоб, всю правую сторону головы. Жуткая, лютая боль. Бум-бум-бум.

– Подними левую руку, Джон.

– Что?

– Подними левую руку, Джон.

Я слышал его голос, понимал слова, но они казались мне сущим бредом, не стоящим внимания. Какой дурак станет слушать эту белиберду?

– Что?

А потом я почувствовал какую-то дрожь над правым ухом. Странную и смешную дрожь. Я открыл глаза и увидел девушку. Она была очень мила, вот только вытворяла со мной нечто непонятное. С моей головы падали какие-то бурые пушистые штуковины. Падали медленно и плавно. Нортон смотрел на них и что-то громко говорил, но я не разбирал слов. Я почти спал. Однако все это было так странно… Потом я почувствовал мыльную пену. Потом – бритву. Я посмотрел на нее, и меня вдруг начало мутить. Блевотина хлынула фонтаном прямо на белый халат, и я услышал, как Нортон говорит:

– Заканчивайте. Быстрее. Пора!

А потом они притащили какое-то сверло. Я видел его лишь мельком, потому что у меня слипались глаза, и снова хотелось блевать. Помню только, как успел произнести:

– Чур, никаких дырок в голове…

Я выговорил эти слова медленно, важно и очень отчетливо.

Или мне так показалось?

ПЯТНИЦА, СУББОТА И ВОСКРЕСЕНЬЕ. 14,15, 16 ОКТЯБРЯ

1

Я чувствовал себя так, словно кто-то хотел оттяпать мне голову, но не сумел довести дело до конца. Очнувшись, я тотчас вызвал медсестру и потребовал ещё морфия. Она улыбнулась мне как слишком привередливому пациенту и сказала, что больше нельзя. Тогда я предложил ей катиться к чертям собачьим. Это ей не очень понравилось. Впрочем, и я не был в восторге от нее.

Подняв руку, я нащупал повязку на голове и отпустил по этому поводу несколько замечаний, которые тоже не понравились медсестре, и она убралась восвояси. А вскоре пришел Нортон Хэммонд.

– Парикмахер ты никудышный, – заметил я, продолжая ощупывать голову.

– А по-моему, неплохая стрижка.

– Сколько дыр просверлили?

– Три. Все на темени, с правой стороны. Крови было прилично. Ты что-нибудь помнишь?

– Нет, – ответил я.

– Ты клевал носом, блевал; один зрачок расширился. Мы не стали дожидаться рентгена.

– Ладно. Когда я отсюда выберусь?

– Дня через три. Самое большее – четыре.

– Ты что, издеваешься?

– Гематома чревата, – напомнил он мне. – Ты должен отлежаться.

– У меня есть выбор?

– Господи, не зря же говорят: нет пациента хуже, чем врач.

– Дай ещё морфию, – попросил я.

– Нельзя.

– А дарвона можно?

– Нет.

– Аспирин?

– Ладно, – уступил Хэммонд. – Этой дряни не жалко.

– А ты не подсунешь мне прессованную сахарную пудру?

– Думай, что говоришь, не то позову консультанта из психиатрии.

– Не посмеешь.

Хэммонд только усмехнулся и был таков.

Я немного подремал, а потом пришла Джудит. Какое-то время она делала вид, будто сердится на меня, но надолго её не хватило. Я объяснил жене, что в случившемся нет моей вины, и она назвала меня чертовым дурнем, а потом поцеловала.

Чуть позже нагрянули легавые, и мне пришлось притвориться спящим. Вечером сиделка принесла газеты, и я стал искать заметку об Арте. Увы, таковой не нашлось. Только несколько бульварных статеек об Анджеле Хардинг и Романе Джонсе, и больше ничего. Потом снова пришла Джудит и сообщила, что у Бетти и детей все хорошо, а Арта освободят завтра.

Я сказал, что это очень добрая весть, и Джудит улыбнулась.

В больнице у человека исчезает чувство времени. Дни сливаются в один. Вам измеряют температуру, вас кормят, вас осматривает врач, потом снова появляется градусник… Вот, собственно, и все. Меня навестили Сандерсон, Фриц, ещё несколько человек. В том числе и полицейские. На сей раз мне не удалось прикинуться спящим, и я рассказал им все, что знал. Полицейские внимательно слушали и даже делали какие-то записи. К вечеру второго дня мне стало получше. В голове прояснилось, слабость начала проходить, я перестал клевать носом.

О чем и сообщил Хэммонду. Но он лишь хмыкнул и посоветовал мне полежать ещё сутки.

После обеда меня навестил Арт Ли. По своему обыкновению, он криво ухмылялся, но выглядел очень усталым. И постаревшим.

– Привет, – сказал я. – Ну, что, приятно снова почувствовать себя свободным человеком?

– Приятно, – согласился он, стоя в изножье кровати и покачивая головой. – Тебе очень больно?

– Теперь уже нет.

– Жаль, что так вышло.

– Все в порядке. Это даже было занятно. Первая эпидуральная гематома в моей жизни.