Вырванное сердце

Стограм не хотел просыпаться. Несмотря на холод, пробравший его до костей и выморозивший остатки алкоголя в крови. Болели разбитое лицо и ребра. Каждое шевеление доставляло сильную боль. Это была одна из причин, по которой он не решался вставать. Но не главная. Больше всего его страшил сам процесс продолжающегося жизненного течения, в котором он – словно клеточка планктона в бесконечном пространстве Мирового океана. И ничего хорошего его уже не ждёт. Клеточка ничтожная, больная, никому не нужная. Никому, даже огромным поедателям человеческих душ, которые ею брезгуют и пропускают её через кармические жабры, каждый раз вновь заставляя просыпаться с осознанием своего полного ничтожества. Только голуби его любили. Их нежное воркование заменяло Стограму человеческую привязанность и любовь, которыми после смерти матери он был обделён. Ещё давно в детстве его мама рассказала ему о народном христианском предании, в котором говорилось о самопожертвовании голубя. Царь Ирод после убийства всех младенцев мужского пола, дабы убедиться, что Иисус Христос уничтожен, обратился к двум птицам: голубю и воробью. Он обещал им сытую жизнь, если они скажут ему правду о судьбе младенца. Голубь, пытаясь спасти Сына Божьего, соврал деспоту, тихо проворковав: «Ум-е-р-р, у-мер-р…» – а воробей, соблазненный сытой жизнью, не задумываясь, громко стал чирикать: «Жив-жив-жив!» Разозленный Ирод велел убить голубя и приготовить ему его на ужин. На этом ужине воробей прыгал под столом и клевал смахиваемые для него царём хлебные крошки. Поражённый этой незамысловатой историей, мальчик всем сердцем полюбил голубей и пронёс это чувство через всю свою жизнь. Божьи твари стали ему семьёй. И он в своей голубятне проводил почти всё свободное время. Стороннему наблюдателю было непонятно, кто кого и в какую семью принял. Человек усыновил голубей или птицы приняли его в свою стаю. Ведь в отличие от людей голуби привязываются к человеку, не обращая внимания на его социальный статус, на то, пьяница он или трезвенник, старый или молодой. Они отвечают своей привязанностью тому, кто сам по себе тихий, терпеливый и добрый. Кто не пугает птиц резкими, неоправданными движениями, кто за ними ухаживает. Стограм был как раз таким. «Тихий пьяница». Никому не сделавший ничего плохого, но и себе ничего хорошего. Вот и сейчас он лежал в своей голубятне в позе эмбриона, подтягивая под себя замёрзшие ноги и пряча холодные уши под поднятый воротник своего китайского пуховика. На него периодически садились доверчивые птицы, воркуя у самого уха, в робких попытках разбудить человека, который со вчерашнего дня оставил их кормушки пустыми. На сегодняшний день в его голубятне птиц оставалось ровно двенадцать штук. Все белоснежные без единого пятнышка. Раньше было больше, но остальных у него выкрали пацаны и продали на Птичьем рынке.

«Пить, пить».

Опухшие веки размыкались с трудом. Словно вся кожа со лба сползла на глаза и теперь нависла на верхнем веке неподъёмным грузом. Рука вылезла из кармана и попыталась помочь веку, но тут же отдёрнулась.

«Больно! Глаза заплыли от ударов. И ребра болят, не дают вздохнуть полной грудью. За что? Ну за что они так меня?! И он! Он-то зачем?! Несчастный. Тоже спиваться начал, как и его покойный отец. Покойный?! Я сказал: покойный?! Ну конечно, а как ещё назвать мертвеца? Он умер уже не год и не два назад. Только об этом никто не знает. Ни он, ни его мать. Только я знаю об этой тайне. Потому что сам его убил. Его отца… Постой, а за что меня отлупили? Может, опять хлеб воровал? Не помню… Пить. Пить».

Мужчина, кряхтя от боли, встал на четвереньки и осторожно стал руками прощупывать пол голубятни в поисках корытца с водой. Первым, на что наткнулись руки, был моток крепкой бельевой верёвки, срезанной им по пьянке во дворе по неизвестной даже ему самому причине. Затем бутылка, ещё одна, и ещё. Наконец его правая рука опустилась на мокрое дно железной поильницы. Осторожно, трясущимися руками он стал поднимать корытце ко рту, но только расплескал всю воду на свою одежду.

«Что же мне теперь, с пола пить, как животное? Вот голуби удивятся, увидев меня таким. Стыдно… А, пускай смотрят. Все мы Божьи твари».

Преодолевая боль, он лёг на живот и стал втягивать воду из птичьего поильника. Мутная жижа из птичьего помёта и размокших хлебных крошек вместо воды вызвала у него рвотный рефлекс.