Высадка в Нормандии

Подобные мнения следует признать несправедливыми. В ходе вторжения в Нормандию Эйзенхауэр продемонстрировал умение принимать самые удачные решения по всем важнейшим вопросам, а его дипломатические таланты помогали преодолевать противоречия среди партнеров по коалиции. Это само по себе было уже настоящим подвигом. Ведь и Брук признавал: «Национальные очки сильно искажают стратегическую картину». И ни с одним военачальником, даже с генералом Джорджем С. Паттоном, не было так трудно общаться, как с Монти, который не выказывал верховному командующему никакого почтения. Когда они встретились в первый раз, Монти сразу учинил ему разнос за то, что Айк курит в его присутствии. Эйзенхауэр был слишком великодушным человеком, чтобы всерьез сердиться на такие мелочи, однако его подчиненные-американцы считали, что с англичанами ему нужно было обращаться построже.

Генерал же Монтгомери, несмотря на свой немалый боевой опыт и умение превосходно организовать подготовку и выучку войск, отличался совершенно невероятной заносчивостью, которая проистекала, скорее всего, из скрытого комплекса неполноценности. В феврале 1944 г. он сказал личному секретарю короля Георга VI о своем знаменитом берете: «Мой головной убор один стоит трех дивизий. Солдаты издалека его замечают и говорят: “Монти с нами!” После этого они готовы драться с кем угодно». Его самомнение доходило до смешного, и не одни американцы подозревали, что репутация Монтгомери чересчур раздута восторженными английскими журналистами. «Вероятно, Монти куда популярнее у штатских, чем среди солдат», – заметил по этому поводу Бэзил Лиддел Гарт[12].

У Монтгомери был незаурядный актерский талант, и это нередко позволяло ему вселить в подчиненных уверенность, однако восторги он вызывал далеко не всегда. Например, когда в феврале он объявил Даремскому полку легкой пехоты о том, что полк пойдет в первом эшелоне вторжения, в ответ раздался дружный стон: солдаты только-только вернулись после тяжелых боев в Средиземноморье и, оказавшись в Англии, получили совсем короткие увольнительные домой. Им казалось, что место в первом эшелоне должны занять те части, которые еще и не покидали Британских островов. «Опять эти чертовы даремцы! – воскликнул Монти. – Ну что бы ни произошло, вечно эти чертовы даремцы». Когда Монтгомери отъезжал, все солдаты и офицеры полка должны были бы выбежать к дороге и пожелать ему счастливого пути, но ни один человек не двинулся с места, что и рассердило, и смутило старших офицеров.

Монти твердо решил, что закаленные в битвах войска должны послужить стержнем для необстрелянных дивизий, однако у многих, кто сражался вместе с ним в пустынях Ливии, это решение вызвало лишь недовольство. Они уже без малого четыре года сражались вдали от Англии и полагали, что теперь пора повоевать и другим, особенно тем дивизиям, которые вообще еще не побывали в боях. Некоторые полки бывшей 8-й армии не были дома уже шесть лет, а кое-кто и того больше. Жены и подруги еще сильнее подогревали их недовольство.

Ветераны американской 1-й пехотной дивизии, которую называли «Большой красной единицей»[13], тоже ворчали, когда узнали, что им снова предстоит первыми захватить береговой плацдарм, но командование нуждалось в их боевом опыте. Проведенная 8 мая инспекторская проверка показала, что чуть ли не половина американских соединений, выделенных для вторжения, находится в «неудовлетворительном» состоянии. Американским старшим офицерам приказали не сидеть сложа руки, и последние несколько недель перед днем «Д» были посвящены усиленной боевой подготовке, которая принесла свои плоды. Состояние боеготовности резко повысилось, а Эйзенхауэру оставалось лишь возблагодарить небеса за то, что дату вторжения перенесли с начала мая на начало июня.

Отношения между многими высшими военачальниками союзников были весьма напряженными. Так, заместитель верховного командующего Главный маршал авиации сэр Артур Теддер терпеть не мог Монтгомери, но его самого очень не любил Уинстон Черчилль. Командующий американской 1-й армией генерал Омар Брэдли, выходец из крестьян-бедняков штата Миссури, не очень-то браво выглядел с лицом типичной неотесанной деревенщины и в казенных армейских очках. Зато Брэдли был «практичным, сдержанным, не слишком честолюбивым, он казался даже скучноватым – ничего яркого, никакой показухи, – и никогда не перечил начальству». При всем том он был прозорливым командующим, который стремился хорошо сделать порученное ему дело. С Монтгомери он держался внешне почтительно, но по характеру они были полной противоположностью.