Выше головы! (CИ)

Мне, привыкшему к «недоразвитости» в качестве главного объяснения, это было непривычно. Да и любимая притча воспринималась иначе: «солнцем» стало общепринятое понимание ситуации, отчаянным светлячком — идея, которая в итоге погубила главных героев. Одуванчиком — внезапно — назначили Энджела, бывшего партнёра Миранды. Он уже не казался таким обманутым и потерянным: скорее, его главным чувством было уважение к чужой точке зрения, которую он не мог понять, но которая вызывала у него чуть ли не восторг.

А вот «сумрачный период» стал совсем мрачным, даже закралась мысль: «А как вообще люди смогли перевалить через этот водораздел и двинуться дальше?» Для живущих в то время как будто бы не было выхода, и финал всерьёз пугал: редкие проблески не разгоняли сгущающуюся тьму. У Миранды не нашлось выхода, кроме как отказаться от своих принципов, а это было даже страшнее смерти. Ну, и Хьюго выглядел человечнее многих людей — из-за этой своей робости и мягкости.

Зервас показал общество, которое нуждалось в «выбраковке» неправильных граждан, и отнюдь не посредством «ржави». И оно ещё не успело осознать, что сама необходимость в таком «лекарстве» была бедой, без искоренения которой было невозможно начать Космическую эру.

Момент, когда приводили в исполнение приговор по утилизации имита, был просто неприлично похож на событие из недавней истории. Даже комбо на Хьюго был с неким условным кружком на груди — как будто предупреждающий знак. Понятно, что для зрителей не с «Тильды» это будет «интересное совпадение», но меня это глубоко взволновало. Теперь я больше, чем кто-либо ещё, понимал этот знак и что он несёт.

— Это очень смелый ход, — сказал я Саласару, который собирал первые впечатления после просмотра. — Я привык совсем иначе относиться к этим героям!

Зрители расходились молча, изучая собственные впечатления, и поделиться было совсем не лишним!

— А сколько ты поставил? — спросил журналист.

Я имел право не отвечать, но стал делать из этого тайны.

— Восемь.

— Спасибо, что ответил! — поблагодарил он — и отправился вылавливать следующего интересного зрителя.

Это был первый раз после моего «последнего» интервью. Но я вспомнил об этом обстоятельстве, лишь увидев его спину и голый затылок под феской. Для меня те события были нереальными, как фос-фильм — для него, судя по всему, тоже.

— Рэй, а тебе понравилось? — спросили меня снизу.

Юки — а кто же ещё! С Брайном и мамой. «В каком классе начинают изучать эту вещь?» Пожалуй, они были ещё малы для таких аллегорий и многого не понимали, но это не значит, что их нужно огораживать от «слишком сложного». В крайнем случае, всегда можно уйти!

— Мне не понравилось, — пробурчал Брайн. — Какие-то они все глупые! Особенно этот Энджел. Он же мог спасти её!

Нтанда тихонько рассмеялась.

— А что, разве нет? — спросил Брайн у меня.

— Да, ты прав на сто процентов, — кивнул я. — Мог вмешаться!

— И этот Хьюго совсем не как Рэй, — добавила Юки, беря меня за руку. — Он противный. Добренький-добренький. Я бы сто раз разозлилась! И я бы не позволила им так…

— У него не было тебя, — серьёзно ответил я. — И Билли. Вы очень хорошо меня воспитали, ребята!

Она хихикнула и взяла меня за руку. Я не стал спрашивать, куда они меня тянут — судя по времени, на ужин. Что ж, компания ожидалась приятная: младшеклассники наверняка будут обсуждать увиденное, сравнивать с прочитанным и высказывать свои мнения. И возможно, точности тут окажется больше, чем у взрослых критиков — не будет страха выглядеть «наивным» или «непонимающим».

Поудобней перехватив ладошку Юки — шоколадную сверху, розовую внутри — я вдруг осознал:

«Она была ниже, когда мы познакомились. Точно — ниже. Ну, да, почти год прошёл — должна же она вырасти!»

Метафора

Они бежали по коридору, хотя можно было идти. Не было смысла спешить, но они всё равно не могли перейти на шаг. Казалось, их распирало изнутри, и если не поторопиться, то можно взорваться от той информации, которую они добыли…

Я не рассказывал об этом моменте — вот что странно. Одуэну неоткуда было узнать, что мы именно бежали тогда по коридору, как будто за нами гнались, и перебрасывались короткими фразами «Он знает!» — «Он всегда знал!» — «Ты уверен?» — «Вот увидишь!» Но так оно и было: гонка, а потом резкий финиш, и, запыхавшись, мы вошли к нему в кабинет.

Только теперь, через несколько лет, я понял, что это были последние минуты, когда мы были людьми — когда у нас была надежда, что, может быть, мы ошибаемся, что может быть, всё не так, что может быть…