Выше головы!

У Тильды была своя атмосфера, но недостаточно плотная, и по составу она не годилась для терраформинга. Поэтому её долго меняли, пока плотность не позволила жить в средних широтах. То есть страшно быстро меняли, если сравнивать с космическими масштабами. Невероятные картины, которые рисовало светило, использовались как показатель текущего состояния стратосферы, не переставая быть любимым зрелищем.

В ТФ любили совмещать одно с другим, экономя на всём, так что это вошло в привычку. Здесь слово «нехватка» имело совсем другой смысл.

На станции, несмотря на хронический дефицит людских ресурсов, жизнь устраивали таким образом, что проблема не бросалось в глаза. Нужно было, например, получить испытательный срок в своей должности, чтобы в полной мере оценить существующий кадровый голод. Стоило мне стать «потенциально свободным», как службы наперебой принялись заманивать к себе, предлагая выгодные условия. Вспоминая об этом, я с усмешкой подумал, что даже теперь, будучи преступником и почти убийцей, я не утратил своей «привлекательности», да и Рейнер перевёл меня к себе под девизом «У нас рук не хватает!» Но пока всё было нормально, почти никто не замечал, какие там дыры.

А на планете была планета. Один человек или десяток, сотня и даже тысячи оставались букашками на поверхности.

На «Тильде-1» консервация жилых блоков и площадок позволяла замаскировать малолюдность. Размеры станции можно было оценить лишь снаружи, изнутри же всё выглядело уютно, в меру просторно, но не пустынно.

На Тильде маскировка не срабатывала. Здесь было очень много места. Очень-очень, невероятно, ошеломляюще, безумно, дико… У меня слов не находилось, чтобы передать величие открывшегося пространства!

— Спатиотимия — а чего ты ожидал? — хмыкнула доктор Олберт, постукивая ногтем по диагностическому монитору, пока я лежал в медсканере.

Полная и широкоплечая Пандья Олберт в своём форменном бледно-зелёном комбо была похожа недозрелый фрукт. В действительность никакой незрелости не наблюдалось. Она была семидесятишестилетним старожилом: на «Тильду-1» прибыла до 141-го года, когда станция ещё не была достроена. Правда, на самой станции доктор пробыла несколько часов — практически сразу спустилась на планету. И оставалась здесь полвека, проверяя здоровье тэферов.

— Тебе выход в космос хотя бы раз устраивали?

Я покачал головой: когда-то я ненадолго туда высунулся, но это не считалось. Да и был я там считанные минуты, пока Чарли не сделалось дурно…

Вспомнив, что где я нахожусь — не факт, что доктор Олберт меня видит — вслух я произнёс:

— Нет, не довелось.

— Ну, тогда будем потихоньку-полегоньку. Биоритмы я тебе перестрою, поносишь инжектор, — на этих словах медицинский камилл защёлкнул мне на шее «ожерелье», и три плоских шприца сразу же присосались к коже над ключицами.

Было щекотно, я попытался почесать, но камилл мягко остановил мою руку. А потом зуд прекратился.

— Не геройствуй, — продолжала доктор Олберт. — Если тошнить начнёт или голова закружится — не стесняйся, иди внутрь. Помощи попроси — здесь понимают. Каждый побывал вот так, в первый раз…

— А вдруг я «крот»? — с беспокойством поинтересовался я. — Если я ни разу, то…

Она ответила мне басовитым смешком.

— Какой же ты «крот»! Мальчик мой, если ты был «кротом», то сразу бы в обморок хлопнулся. И наружу вообще бы не смог смотреть. А ты вон какой бодренький!

«Крот» — это значит «рождённый всю жизнь провести в норах». Так называли тех, кому не помогали ни лекарства, ни терапия. Впрочем, была в ТФ работа, при которой наружу можно было вообще не выходить: например, мониторинг в куполах на дне океана… Но обидно оставаться «кротом», когда другие проводят недели под открытым небом!

В многодневные вахты, нередко одиночные, уходили в основном биологи: лихенологи, бриологи и микологи. Сотни тысяч квадратных километров, на которых росли колонии лишайников, мхов и грибов, требовали непрерывного внимания. Альгологи, занимающиеся водорослями, базировались прямо на воде — на платформах, которые называли «тэва». А в куполах редко собиралась и четверть приписанных тэферов.

Конечно, приходилось передоверять работу ИскИнам. Но проблема состояла в том, что точного рецепта «как правильно» ещё не было — если он вообще мог быть. В отличие от упорядоченной и распланированной жизни на станции, с её точными критериями нормы, терраформирование было непредсказуемым по сути своей, как музыкальная импровизация. Даже цель — землеподобный мир — выглядела очень смутно, а в пределах одной жизни так вовсе малозначимой.

Но это никого не смущало. Шесть материков, не считая островов, полюсов и океанов, давали достаточно простора, чтобы попробовать всё, что уже известно, и провести свои эксперименты. Тем более руки были развязаны: каждую пару миллионов лет сюда прилетал астероид — достаточно крупный, чтобы стать точкой в развитии жизни. Всё откатывалось к простейшим, снова и снова. Пока не появились люди.