Выше полярного круга (сборник)

— Подобрать материал для очередного выступления? Для этого ездить не надо. Могу сказать вам в кабинете, что под землей пока полный кавардак. Думаю, этого достаточно, чтобы газета помогла шахте. — На слове «помогла» он сделал ироническое ударение и глянул на меня неожиданно устало и обиженно.

— Все же я поеду.

— Не пусти вас, опять окажешься плохим. Езжайте…

В проходческом забое одиноко стучал топор.

— Кипит работа, — иронически бросил Мартынов.

Трое проходчиков сидели на куче породы и громко спорили о чем-то. Четвертый неторопливо отесывал сосновую стойку. В глубине забоя стоял проходческий комбайн, уныло опустив свою колючую голову на длинной шее.

— Кто председатель? — спросил Павел Ефимович. — Кто выступает? Кто слушает?

— Все слушаем, как порода шелестит, — сообщил один из проходчиков. В полутьме нельзя было разглядеть его лица.

— А где бригадир?

— Спросите, товарищ директор, что-нибудь полегче, — отозвался тот, что тесал стойку. Он с силой воткнул в нее топор, подошел и стал рядом с Мартыновым. Это был большой широкоплечий человек, с усталым, перепачканным угольной пылью лицом, на котором выделялись белки больших глаз. — Бригадир ушел за лесом. Аж на-гора пошел. Сами видите, в хозяйстве одна стойка осталась. А незакрепленного пространства — пять метров. Того и гляди, гуркнет. Вот и загораем.

Мартынов присел рядом с рабочими на куче породы, спросил:

— Давно ушел бригадир?

— Часа два. Пять километров туда, пять обратно. К концу смены явится, — язвительно проговорил кто-то за его спиной. — Ну, добудем десять лесин. Поставим три рамы. А дальше опять посидим да потолкуем, а крепить придется… — И он беззастенчиво выругался.

— На шахте остался один ствол, — напомнил Мартынов. — Еще не успели отработать график выдачи угля и спуска материалов.

— Плохому танцору… — вздохнул один из проходчиков. — Старая песня. Поете ее не первый день.

— Ладно, — сказал директор, сдерживая раздражение. — Эти прибаутки мы знаем давно. У кого есть дельные предложения? Говорите, как бы вы стали поправлять дело? А то все умные, когда хорошо, когда премии и знамена. А когда плохо—> виноваты одни начальники.

Наступила тишина. Только слышались потрескивание и шуршание пород да монотонные удары капели о почву.

— Что, предложений нет? Так и запишем. — Мартынов поднялся. — Болтать все здоровы, а когда надо подумать, рогом пошевелить — в кусты.

— Вы бы почистили лесоспускную скважину. Вот и были бы мы с лесом, — громко крикнул нам вслед один из проходчиков. — Такие гроши угрохали на эту дырку, а потом затрамбовали бревнами…

— Вот это уже дело. Скважину будем восстанавливать. Но ведь за день ее в порядок не приведешь. Нужно договариваться с буровиками. А у них свой план. Может, у вас есть знакомые ребята? Обещаю хорошо заплатить.

— Чего там искать? — сказал тот, что тесал лесину. — Вон Валька лет десять буравил тундру. Договаривайтесь с ним. Слышь, Валь, договаривайся с начальником. — И он ткнул рукой в одного из проходчиков.

— Аккордный наряд — и все будет по науке, — отозвался тот.

— Согласен, — сказал Мартынов. — Зайди после смены. Договоримся.

— Только так, чтобы деньги на бочку, — поставил условие бывший буровик. — Я тебе эту скважину за пять дней расшурую.

— Хоть за день, хоть за час, — сказал директор, не веря, что за пять дней можно восстановить лесоспускную скважину.

Пятикилометровый путь от дальнего участка до ствола прошли молча. Мартынов шагал широко, шурша брезентовой робой. Я с непривычки едва поспевал за ним. Выехали на-гора и направились в баню.

— Вот тебе и суп с фрикадельками, — сказал Мартынов, с трудом стягивая резиновые сапоги. За долгий день в шахте портянки отсырели, сапоги не хотели сниматься. Видимо, директор решил, что этот день нас достаточно сблизил, и потому он перешел на «ты». Павел Ефимович уже сидел на лавке, обнаженный до пояса, и задумчиво водил рукой по груди. Потом встал под душ и пустил мощную струю.

— Не жалеете, Павел Ефимович, что сели в директорское кресло?

— Чего теперь жалеть? Теперь надо вкалывать, — ответил он, отфыркиваясь.

Мы долго и с наслаждением мылись. Потом сидели в удобных креслах, курили.

— Пива хочешь? — спросил Мартынов. Он приподнялся, щелкнул замком холодильника. Там стояло десятка два бутылок с пивом. Так было заведено прежними руководителями, и Павел Ефимович решил эту традицию не менять. Что в этом крамольного? После трудного дня в шахте пиво вещь незаменимая.

В приемной Мартынова дожидался проходчик. Он был розовым и свежим после бани. Клетчатая ковбойка — нараспашку.

— Я насчет скважины, — сказал он, поднимаясь навстречу директору.

Павел Ефимович внимательно посмотрел на него:

— В забое ты показался — мне каким-то другим. Несерьезным показался. Думал, не придешь.

— А я и есть несерьезный, — согласился рабочий. — Был бы серьезный, давно бы сбежал на другую шахту, где люди деньги зарабатывают. А у нас, товарищ директор, частенько получки не хватает, чтобы расплатиться за аванс.

— У тебя что — большая семья? — поинтересовался Мартынов.

— Сам-один. Плачу «южные». («Южными» горняки называли алименты).