Выше полярного круга (сборник)

— Вот-вот, — сказал он с некоторой укоризной. — Мы редко задумываемся над чужими проблемами, пока не столкнемся с ними лицом к лицу и не представим, что чужие заботы когда-то непременно станут нашими. — Саша достал из кармана пачку «Беломора», неторопливо помял в пальцах папиросу. — Пойдемте на кухню, покурим и я вам все объясню.

Мы вышли на кухню. Вообще-то, я постоянно курил у себя в комнате, но Никулин, когда приходил, не позволял себе этого. «Пойдемте на кухню». Это тоже была одна из его неистребимых привычек.

— Так вот, вызывает меня на днях секретарь парткома, спрашивает: «Ты знаешь семью Потаповых? Он — проходчик на седьмом участке, она — породовыборщица на обогатительной фабрике». Конечно, говорю, знаю. Давно. Лет десять. Хорошие люди. Недавно двух дочерей замуж отдали. Теперь живут вдвоем, кажется, на Рабочей улице. «Непорядок у них в семье, — говорит секретарь. — Скандалят. Доходят до развода. Вот заявление жены. Сходи, разберись. Поговори по душам. Если что — подготовишь докладную для парткома. Потапов ведь коммунист…».

Ну вот. Пошел я сегодня. Час назад вернулся. Чувствую, не заснуть, если не выговорюсь. Потому и позвонил вам. — Тонкие пальцы его заметно вздрагивали, когда он сосредоточенно стряхивал пепел.

— Беда случилась? — спросил я.

— В том-то и дело, что видимой беды никакой, а проблема жуткая. Бывает же так: вроде бы радоваться надо, но вместо ликования — конфликт.

— Это уже из области драматургии…

— Вот именно. — Саша озабоченно вздохнул, стал подробно рассказывать: — Прихожу к Потаповым, они сидят в разных комнатах, как сычи на своих ветках. Мария Петровна спрашивает, по какому делу я пожаловал. Говорю, партком послал разбирать ее заявление на мужа. Она в слезы. Кричит в истерике: «Выходи, Николай! Выходи, выходи! Покажись, какой ты есть… А то люди думают, что ты самый порядочный, самостоятельный человек… Кодекс соблюдаешь… Ты не поверишь, Саша, что он на меня с кулаками кидался… Храбрый, когда вдвоем…» Не поверю, говорю. Не похоже это на Николая Николаевича…

Тут вышел из соседней комнаты Потапов, нехотя поздоровался, присел на диване, стал смотреть в окно. Чувствую, говорить ему не хочется. Но уж если прислали человека из парткома, то никуда не денешься, надо подчиниться.

«С чего ж у вас все началось?» — спрашиваю. А самому как-то неловко влазить в чужую семейную жизнь. Ведь я этим Потаповым, можно сказать, в сыновья гожусь.

«Началось с того, что он не хочет отсюда уезжать, — затараторила Марья. — Он уже три года горняцкую пенсию получает, но продолжает работать. Мне полтора месяца осталось. Можно вещи паковать, а он и ухом не ведет… Мы ведь, Саша, домик купили в Одесской области. С садиком. И машина там. Жить и радоваться после двадцати лет Воркуты. Нет же, упирается! Потому, Саша, упирается, что тут у него баба!..»

Потапов возмутился:

«Замолчи, дура! Не стыдно тебе при посторонних такую чушь городить?!»

Марья плачет, жалуется:

«Я, Саша, печенью болею. Каждый год в Трускавец езжу. А он без меня всякие безобразия выделывает. Мне люди рассказывают… Прошлый год в Одесской области всех баб перекатал на „Волге“. Люди зря наговаривать не станут. Они видят…»

Николай в контратаку:

«Потому и не хочу ехать в твою Одесскую область, где люди все видят. Ничего они не видят! Отгородились от мира трехметровым забором, на воротах табличек навешали „Осторожно, злая собака!“, и выглядывают в щелки, собирают материал для сплетен. А в щелку, знаешь, сильное искажение фактов получается. Почти тридцать лет мы прожили, Марья, и ты мне не веришь. А соседке в Одесской области, которую и знаешь-то через щель в заборе, поверила…»

Я стал их успокаивать, говорить прописные истины о том, что государство предоставило нам, горнякам, большие льготы, что в квартире у них достаток полный: дорогая мебель, свой домик куплен на юте, «Волга» в гараже, да и на сберкнижке, видимо, есть, что прочитать.

И тут старый проходчик Потапов взорвался:

«В том-то и несчастье, что это единственная книжка, которую она всю жизнь читает. Потому и сама жизнь видится ей размером в сберегательную книжку. Я, дело прошлое, тоже думал когда-то, что в этой книжке счастье. Стоит купить домик, потом машину, получить пенсию 120 — и плевать в потолок. А это, оказывается, самое большое несчастье. Мне скоро пятьдесят три, получаю горняцкую пенсию, а вот с работой расстаться не могу, хотя и трудновато под землей в моем возрасте. Может, не столько работа держит, сколько люди. Ведь с ними прожита вся главная жизнь. И потом опять же — север! Вот ведь зараза какая! И холодный, и темный, и здоровье отбирает, а держит людей клещами. На юг приеду, месяц-полтора отдохну — и начнет ныть сердце. С чего это, думаю, когда на медкомиссии у меня все показатели, как у космонавта. А тут так колет — хоть к доктору беги! Потом додумался: на Север просится сердце… А она мне зарядила: домик, садик, огородик… Да я там через полгода чокнусь, помру…»