Выше только звезды

Учительница рисования, Альбина Петровна, была типичной «училкой»: неприметная одинокая стареющая женщина далеко за тридцать, из тех, кого называют «серыми мышками» из-за незаметной внешности и полного отсутствия шарма. Она вся была какой-то блеклой и выцветшей, даже косметика не могла оживить ее тусклые черты лица. Она это знала, и потому косметикой не пользовалась. Она вела урок, с ненавистью посматривая на Алика Горшкова. Этот неуправляемый парень вечно устраивал какие-нибудь пакости. То подкладывал ей на стул кнопки, то засовывал кусочки резинки в замок двери, отчего она не открывалась, то пускал на уроках «дымовухи». А если все было в порядке и она, расслабившись, отворачивалась к доске, чтобы наглядно объяснить детям, как нужно закомпоновать рисунок, ей в волосы летели пластилиновые шарики, или одежду заливала струя воды либо чернил, пущенных из самодельной ручки-брызгалки. И остальные мальчики, которые были воспитаны лучше, чем он, и без него себе такого не позволяли, начинали ему подражать. Только девочки слушались ее и прилежно рисовали, выполняя ее задания. За это она терпеть не могла мальчишек, а особенно Горшкова, и, будь ее воля, учила бы только девочек. А этих маленьких извергов выбросила бы за дверь, как щенят. Но она была учительница, и все, что ей оставалось, это скрывать свое настроение, чтобы не потерять престижную работу. В отличие от Натальи Сергеевны, у которой, помимо работы, была еще дочь, у Альбины Петровны была только работа и прилежные милые ученицы, которые ее слушались. Мужчины никогда, даже в прежние времена, не жаловали ее своим вниманием, предпочитая красивых женщин. Этот недалекий пол и не подозревал, что под невзрачной внешностью может скрываться нежная добрая душа, которой тоже требуется хоть немного любви и тепла и которая согласна сама дарить его, осчастливливая другого человека. И она до сих пор оставалась девственницей, так называемой «старой девой». Впрочем, она давно смирилась с этим и даже больше не расстраивалась по этому поводу. Расстраивали ее только мальчишки, которые совершенно ни во что ее не ставили. Вот и сейчас. Шел сдвоенный урок. Она привыкла работать с классом, в котором было небольшое количество детей. Так было принято и в этом колледже, и в хореографическом училище, где она тоже работала. И она была несколько растеряна из-за того, что перед ней сидело целых двадцать человек, вернее, восемнадцать, потому что двое отсутствовали, хотя и были, судя по записи в журнале, на предыдущем уроке. Ее беспокоило, куда делись эти двое и не придется ли ей за них отвечать, если с ними что-то случится, и ей было трудно охватывать индивидуальным вниманием, входящим в методику творческих школ, всех присутствующих. Да еще Горшков без конца крутится, оглядывая класс, и о чем-то со всеми шепчется. Никому не дает спокойно рисовать, особенно своей хорошенькой соседке по парте Лолите, которая сегодня ведет себя не лучше, чем он, хотя обычно увлеченно рисует.

Лолита очень милая, не то что этот бандит. Он и сейчас выглядит отвратительно: лохматый, с разбитым носом. Даже не удосужился переодеться после физкультуры, пришел в спортивной форме. Альбину Петровну несколько удивляло, что форма такая чистенькая и немятая. Нехарактерно для такого неряхи. Ей хотелось взять его за ухо и вывести за дверь.

Девочку же, которая ей тоже мешает, она бы выгнать не смогла — слишком уж она прелестная. Ее хочется посадить на колени и гладить по волосам. К таким, как она, Альбина Петровна испытывала только нежность. «И ничего странного, — думала учительница, — что у сына архитектора нет тяги к рисованию. Просто он ему вовсе не сын». Она, как художник, была приближенной к творческому бомонду, считала себя его членом и всегда была «в курсе».

В спортзале, запершись изнутри, находились двое шестиклассников. Данила в который раз добегал до планки и поворачивал назад.

— Я же говорю тебе, Дина, я не могу, не могу, — повторял он.

— Данечка, ну это же так просто, — уговаривала его Динка. — Только разбегись посильнее и прыгни. Ну, зажмурься, если хочешь.

Даня зажмурился и врезался в стойку.

— Пойдем отсюда, — жалобно сказал он, потирая ушибленный лоб. — С меня хватит. Попробуй сама взять эту высоту. — Он опять заплакал.

Теперь никому не пришло бы в голову смотреть на низ трусиков, определяя, кто из них мальчик, а кто девочка. Несмотря на то, что подстрижены и одеты они были одинаково, в Дине заметно угадывалась девочка, а в Дане мальчик. Плечи у Дины были поуже, черты лица помягче, а под тканью футболки уже выступали маленькие бугорки.

— Ну, смотри, это совсем не страшно, — Динка разбежалась и прыгнула, подражая Алику.

Она упала, больно ударившись плечом и спиной, и несколько минут не могла вздохнуть от боли.

— Это совсем не страшно и… — Она сама не верила своим глазам, видя, что планка шатается у нее над головой, но не падает. — И не больно, — добавила она, скрывая от брата слезы.

— Теперь я, отойди, — сказал Даня.