Он так и не знал точно, как же ее на самом деле зовут. Когда люди вечерней страны произносили ее имя, оно звучало не то «Раина», не то «Дана»; она поправила его, когда он сказал «Раина», но он не понял, что сказала она сама. «Эта девушка» – так он называл ее про себя, и эти слова уже напоминали тьму, гнев, звуки бегущей воды в ручье. И вот она стояла там, у зарослей ежевики, в голубоватом, пыльном, теплом свете раннего утра, под негустой листвой деревьев, на тропе, ведущей к проходу. Заслышав его шаги, она подняла голову. Ее бледное лицо нисколько не смягчилось, но она протянула к нему руку ладошкой вверх: ладошка вся была в лиловато-красных пятнах, на ней лежали ягоды ежевики.
– Они почти поспели, – сказала она и высыпала ягоды ему в ладонь.
Ягоды были некрупные и сладкие, пропитанные долгой августовской жарой.
– Ты пробовала пройти? – спросил он.
Она сорвала еще несколько ягод и, протянув их ему, пошла за ним по тропинке.
– Проход был закрыт, – сказала она и немного прошла вперед и увидела, как тропа, будто в туннель, уходит в заросли. – А теперь открыт!
– Туда-сюда-обратно, – пробормотал Хью, следуя за ней.
Но на пороге, на границе двух миров, на минуту остановился и оглянулся – он никогда этого раньше не делал – на оставшийся позади дневной свет: пыльная листва, между листьями промытая солнцем голубизна, крохотная коричневая птаха перепархивает с ветки на ветку… Потом повернулся и пошел следом за девушкой – в сумерки.
Опустившись на колени, чтобы совершить обычный ритуал первого глотка из источника, он увидел, что девушка уже проделала то же самое. Она стояла на коленях на плоском валуне и глядела вниз, на бегущую воду, и поза ее не выражала ничего молитвенного или ритуального, но по тому, как застыло ее тело, он понял, что эта вода была для нее, как и для него самого, священной. Будто очнувшись, она огляделась и встала. Они перешли на другой берег ручья и вместе двинулись дальше, вглубь вечерней страны. Девушка шагала впереди и молчала. С тех пор как они перестали слышать звук бегущей воды, лес вокруг погрузился в полную тишину, листья застыли – ни малейшего ветерка.
После беспокойной, дерганой ночи голова у Хью была тяжелой, и он с удовольствием шел через лес в полном молчании, бездумно следуя за уверенно прокладывающей путь девушкой. В мыслях и чувствах царила неразбериха. Он просто шел и снова чувствовал, что мог бы идти вот так до бесконечности, ощущая на лице лесную прохладу, легко продвигаясь все дальше и дальше под недвижными ветвями деревьев. Он без страха предался своему теперешнему состоянию. Когда в тот раз, сбившись с пути, Хью прошел мимо порога, его больше всего ужасала мысль, что он так и будет идти и идти вперед под деревьями, окруженный сумеречным светом, и этому никогда не наступит конец; но теперь, точно следуя заданному маршруту, находясь на правильном пути, он чувствовал себя абсолютно спокойным. А в конце этого долгого пути он видел Аллию – словно звезду.
Девушка остановилась на тропе и ждала его – невысокая, крепкая фигурка, джинсы, рубашка в голубую клеточку, круглое мрачноватое лицо.
– Я проголодалась, не хочешь остановиться и перекусить?
– А что, уже пора? – спросил он, словно очнувшись.
– Мы дошли уже почти до Третьей Речки.
– Ладно.
– Ты что-нибудь с собой захватил?
Он все никак не мог собраться с мыслями. Только когда она выбрала место для привала недалеко от тропы, на берегу маленького речного притока, он понял ее последний вопрос и предложил ей хлеб и салями. Она вытащила хрустящие булочки, сыр, крутые яйца и мешочек с маленькими помидорами, которые довольно-таки здорово помялись за дорогу, но все же своим ярким, чистым красным цветом радовали глаз в этом мрачноватом месте, где все остальные цвета были как бы приглушены, где ни разу не встретилось ни одного цветка. Он положил свои припасы рядом с ее: потом взял ее помидор, а она взяла ломтик его салями; после этого они уже не обращали внимания, кто чью еду ест. Он съел гораздо больше, чем она, обнаружив, что ужасно голоден, но, поскольку он ел быстрее, насытились они примерно одновременно.
– А у этого города есть название? – спросил он, сбросив наконец остатки сна и почему-то чувствуя себя теперь значительно более отдохнувшим, и уставился на последний кусочек хлеба с салями.
Она произнесла два слова или одно длинное на языке вечерней страны.
– По-английски это просто «Город На Горе». Так я его называю, когда думаю о нем.
– Да, я, пожалуй, тоже. А что ты… Ты однажды назвала как-то это место, как-то по-другому. Всю страну. – Он повел рукой с бутербродом, как бы желая охватить все – деревья кругом, сумрачные горы, реки позади и впереди них.
– Я называю это «волшебным краем». – Она сверкнула на него глазами недоверчиво, как на чужака.
– Это они так говорят?
– Нет. – Теперь она говорила совсем неохотно. – Это из одной песни.
– Из какой?