Вышел месяц из тумана

— Я не знаю человека более жизнерадостного!

— Значит, вы вовсе его не знаете. Да и откуда бы? Когда Лодочка отправлялся к вам в Москву, деньги мы собирали ему всем миром: я брала у мужа, я брала у любовника, он брал у любовницы, которая одолжалась у вышеназванного мужа… И был Анне Филипповне в Москве фейерверк, а также салют из сорока орудий! Был?

Аня ежится. Аня с тоской смотрит в черную щель, разделяющую наш тамбур и порожек, на котором стоит в черные ботики обутая Лидия. Ни шпал, ни рельсов, ни мелькания искр — очевидно, мы мчимся с огромной скоростью.

— Извините меня, если я правильно понял, — мне не сразу удается поймать ее плывущий взгляд, — одна из здешних глав — ваша? Может быть, пятая? Может быть, потому-то…

— Мужчина, не суетитесь! Если вы, конечно, мужчина. Повествование это не для слабонервных. Как справедливо сказал пиит: И бездна нам обнажена с своими страхами и мглами, и нет преград меж ней и нами!..— наконец она улыбается и ртом, оскалив острые желтые зубки. — Как человек, имеющий канцер, вы понимаете это конгениально нам!

— Канцер? — Аня оборачивается ко мне: — Рак?

— Значит, мужчина не в курсе?

— У кого рак? — не понимает Аня.

— Анна Филипповна, вы сами сказали, что он — свой.

— Да. У меня от него нет секретов. Я прошу вас быть… Хватит кишки мотать!

— Вы хотите сказать, что вас не облучали?

— Меня?!

— Лодочка мне все плечо обрыдал.

— Она сумасшедшая! — Аня берет меня под руку и не понимает, куда увести, и ждет, что это сделаю я.

— Я думаю, вам следует уйти! — объявляет вдруг Лидия. — Девушку явно смущает ваше присутствие.

— Мы уйдем вместе и сделаем это сейчас! — Аня чуть тесней прижимается ко мне, и только.

— Так и не узнав самого главного? — Ее желтые глаза, ерзающие на висках, не всегда смотрят в одну точку, очевидно, тем и завораживая.

— Я патологически здорова! — кричит Аня.

— Лодочка тоже был патологически здоров, но его-то это не устраивало.

— Что значит был? — я.

— Вы не все знаете! — Аня.

— Мы писали с ним роман «Скажи смерти да» — в понедельник нечетную страницу приносил на работу он, во вторник четную — я. И так далее. Месяца полтора резвились. Да, что-то около сорока страниц наваяли. Теперь вот бережно храню. Мы оба с ним знали, что уйдем из жизни тогда, когда сами этого захотим. Мы ведь ни в чем не свободны: мы не выбираем ни родителей, ни детей, ни место рождения, ни его время… Мы в силах лишь выбрать способ и час своего ухода! О способе и часе мы с Лодочкой часто спорили. Я говорила ему: «Лодочка, он же — Харон! Я хочу, чтобы ты перевез меня туда. Сделаем это вместе, не делай этого без меня!» Старость — ведь это так неприлично. Все неэстетичное неприлично. Анна! Вы помните фреску?

— Фреску?..

— После вашего скоропостижного отбытия из наших широт он привел меня в комнату, в которой вы чуть менее года проживали. Не понимаю, как можно было уехать от этой стены, расписанной ради вас. Вы ничего не поняли!

— Извините, я и сейчас мало что понимаю.

— Лодочка всегда говорил, что предпочитает уход через повешение. Он говорил, что это мужественно и надежно.

У Ани подрагивают губы:

— Вы… вы все это выдумали.

— Детуся, вы помните фреску, спросила я вас! Вы хорошо ее помните? Включая и правый нижний угол, который вы заставили тумбочкой с фикусенком, — вы помните?

— Да, — Аня пробует пожать плечами, но выходит лишь легкое подергивание. — Висел там один какой-то на собственном галстуке и этим меня раздражал.

— Наши искренние извинения! — Лидия отвешивает поклон. Черный зазор между ее и нашим вагонами, кажется, чуть увеличился. Впрочем, скорее, это лишь кажется.

— Вы делали аборт под общим наркозом? — спрашивает Аня.

— Да. Я не переношу боли.

— Вам, значит, известен способ безболезненного ухода? — и бедная моя девочка пробует улыбнуться.

— Последняя боль не в счет. Она должна быть ослепительно мгновенной! Горные лыжи. А если не они — окно.

— На горных лыжах можно только покалечиться, — я должен дать Ане передышку. — Лидия, это — риск!

— Я знаю один склон на Домбае. Он не обманет.

— Это знание придает вашей жизни особый вкус?

Мой вопрос ее умиляет:

— Это знание делает мою жизнь жизнью. А смерть — смертью. Иначе путешествие от небытия к небытию было бы едва ли отличимо от самого небытия.

— И Всеволод разделяет ваши мысли?

— Да никогда! — ярится Аня. — Ни сном, ни духом!

— Мысли? — Лидия обхватывает плечи, ей нравится покачиваться перед нами желто-черной змеей. — Он просто знает, что это однажды случится. Что однажды он обязательно сделает это. На нашем с ним языке это называется окно.

— Но почему? — я слышу и свой голос, и Анин.

— После моего последнего разговора с ним я сказала Семену: берегите Всеволода! Мы до утра сидели с Лодочкой в его мастерской, а потом я сказала Семену то, что сказала. Уж поверьте, у меня были на то основания.

— Почему загадками?! — Аня вскидывает подбородок. — Почему так надменно?