Вышел месяц из тумана

— Я же не знаю, как они там себя ощущают, наши крохотные «я» — в твоей трубе.

— Дурак. Это же внематочная будет! — и пробует отодвинуться. — Сперматозоид в джинсах.

— Джинсы — только в твоем восприятии, в твоей памяти.

— А то я тебя без них не видела!

— Аня! В такую минуту.

— Все равно ведь выскребу!

— Почему?

— Потому что в предыдущей главе…

— Где?

— Ты, Геша, я вижу, здесь новенький и не в курсе. Так вот: в предыдущей главе я решила родить от другого! Впрочем, там

толком я не решила. Но сейчас вот я думаю: да, так и сделаю!

— До моей главы были еще и другие?

— Ну, одна была точно — моя. Правда, страшно банальная. Корыта, по крайней мере, в ней не летали!

Я тоже почувствовал дуновение. Неужели летим? Если свеситься вниз… Но корыто, если это корыто, — огромно. Таким я его ощущал только в детстве! Что-то это да значит. Но что? Низа нет. Этак сверзиться можно.

— Да, Анюша, наверно, летим.

— Гениаша! Поздравляю вас с редкой удачей! Вы шли к ней всю свою долгую творческую жизнь! — (И ведь знает, как я ненавижу этот тон!) — Не таитесь, откройте, что же в ваших дальнейших планах?

— Я здесь только фиксирую то, что вижу… что ничего не вижу! Это ты — старожил здесь.

— Я здесь сторожил, — улыбнулась, — одного человека! — вздохнула, молчит.

— Ты сказала, что в предыдущей главе… Ты могла бы ее рассказать? Всю. Сейчас.

— А потом, когда встретим Уфимцева, еще в третий раз — для него! Представляешь шедевр?! Можно слева направо читать, можно справа налево!

— Почему мы тут встретим Уфимцева?

— Потому что ребенка родить я хочу от него! — и, наверно, надула щеку. Да. И, судя по звуку, ладонью ударила: фыр!

— Он ведь женат.

— А то!

— Неужели ты хочешь без мужа?..

— Нет, зачем же! А ты, Гениаша, на что?

— Ты… не сделаешь этого!

— Это ты, ты не сделаешь этого. Ты не бросишь меня даже с тройней чужих!

— Аня, что ты несешь?

— Я? Прикидываю варианты развязки. Надо же нам как-то отсюда выбираться! Данный вариант лично меня устраивает более всего! О читателях не говорю — они будут в восторге. Дело за малым — убедить тебя в том, что так — лучше для всех!

Дать сейчас ей по морде… Промахнусь. Да и ведь никогда не давал. Просто повода не было. Просто навыка нет в руке!

— Я рожу сероглазого мальчика, как ты понимаешь, от сероглазого короля, но сделаю это исключительно ради нашей с тобой любви! Впрочем, он просит девочку. А я не знаю, кто лучше. Ты-то что присоветуешь?

Надо все-таки съездить ей!.. Надо учить, как ребенка, который не понимает иначе. Подбородок уперла в колени. Это что? Это — прядка на пухлой щеке. Получилось, что я ее глажу.

— Не дури! Аня, слышишь? Это ведь чистовик. Здесь ведь сразу все набело.

— Что, а в жизни не так? Убери свою лапу!

— Хорошо. Убираю. Ты хочешь сказать, что сейчас абсолютно серьезна?

— Зафиксируй, родной: Анна молча кивнула!

Что-то брезжит. Похоже на ранние сумерки. Ее абрис. Откинула прядку за ухо:

— Видишь! — повеселела. — Сам автор решил осветить всю серьезность моих намерений!

— Ты, конечно, собираешься сделать это от меня втайне?

— Нет, зачем? Я хочу быть тебе обязанной за то, что ты взял меня с ребенком. Сначала обязанной, потом привязанной. Потом, глядишь, и верной до гроба! Я ведь сделаю это, Гешенька, ради нашей с тобой любви!

— Это плоско и пошло! Как ты не слышишь?

— Блок ведь тоже простил своей Любушке неведомо с кем прижитого ребенка. Повздыхал, пострадал да и усыновил. Как ты пишешь, он видел в случившемся и свою вину, что в конечном итоге их только сблизило.

— Это все, что ты сумела вычитать из моей повести?!

— Знаешь, за что я ненавижу вас обоих? — Света уже достаточно, чтобы видеть эту пышущую вокруг синеву, не уместившуюся в глазах. — Я нужна и тебе, и ему не сама по себе, а я — восхищенная вашими нетленками! На трезвую голову Севочка хочет, увы, не меня, он жаждет моих восторгов. И даже когда он бормочет: «Ты! Анна-Филиппика! Это же ты! Ты!» — он хочет, чтобы я тоже кричала в экстазе: «И ты, мой добрый гений, это ведь ты! Счастье-то какое!» Но с некоторых пор… с давних уже пор я молчу! Тогда он принимает на грудь грамм этак двести, после чего душа его начинает набухать уже самопроизвольно, после чего с ней случается эрекция. Меня он при этом не замечает, распираемый обрывками чужих стихов… и наконец кончает в ночь! Ему же без разницы: эякуляция, мелодекламация — у него все сопровождается оргазмом! Правда, с годами все более натужным.

— В постели тоже?

Не расслышала. Руки — ладонями к небу. Если сменит сейчас фас на профиль — я увижу египетское божество. Не сменила. И так хороша! Ах, читатель, ведь ты и не знаешь, до чего хороша! Наверстаю, дай срок.

Обняла большими ладонями плечи:

— Все эти годы, и годы, и годы тоски, унижения, боли — все было бессмысленно, если я не рожу от него!

— Страдание не обязательно приводит к деторождению. Оно рождает прежде всего нас самих.

— У меня будет его маленький осколок. Его крошечное подобие. Мой собственный его кусочек! Мой и больше ничей. С его глазами. С его улыбкой. С его повадкой вытягивать губы трубочкой… С ямочкой на щеке! Весь без остатка мой!