Вышибая двери

Вот я и нахальничал, кувыркался и скакал перед дверями, а в закусочную даже не зашел. Не в деньгах счастье. Моя закусочная — сам продавец, сам и директор, вот директор и дал продавцу отпуск за свой, директора, счет.

Разрешил пожилому пакистанцу продавать в танцхаусе цветы. Предложенную мзду не взял. Пакистанец жутко забитый и все время стоит по стойке «смирно». Похож на школьного учителя, прошедшего через камеру строгого режима. Хотя на самом деле он бывший инженер.

Пришла Барбара, празднующая удачу с компанией своих старых коллег. Девки стали меня хороводить, как фламандские проститутки Ламме Гудзака в трактире, а я и не отбивался особенно. Хохотал только, и было мне счастье.

Купил большой букет роз у пакистанца и подарил его Барбаре. Она зарделась и спросила, можно ли ей говорить, что цветы подарил любимый. Жалко, что ли? Меняет человек роль — проституткам цветов не дарят, и любимые им не полагаются. Всю ночь Барбара победоносно ходила с букетом наперевес по танцхаусу. Много ли надо женщине!

А я вышел на улицу и под первыми лучами солнца исполнил, к радости новеньких тюрштее ров, нечто вроде ритуального танца счастья. Водил руками как крыльями, бил себя ладонями о колено и пел: «Ха! Кто несчастлив в этом мире — сам дурак!»

Так странно… Сижу сейчас после тяжелой смены и… не хочу идти спать. Чтобы счастье во сне не расплескалось.

Ловите! Делюсь!

* * *

Вчера наша команда тюрштееров чуть не устроила бойню в русской дискотеке «Декада».

Началось с того, что в девять вечера у входа в танцхаус опять собралась толпа курушевских младших братьев. Они ныли: «Брат, дай немножка–а-а–а!» — до тех пор, пока Куруш, матерясь, не разменял пятидесятиевровую купюру в кассе и не поделил между вымогателями. Довольные, с гиканьем разбежались.

В три часа ночи у Куруша зазвонил телефон. Из трубки раздалось завывание его пятнадцатилетнего брата. Пацана поймали в «Декаде», где он кутил с подружкой, и выперли как несовершеннолетнего, наваляв по шее. Когда он начал грозить тем, что его брат — замначальника охраны в «Ангаре», декадовский вышибала еще и добавил.

Как легко сплотить разных по интеллектуальному и возрастному уровню мужиков под лозунгом «Наших бьют!»! Наши охранники ломанулись к машине. Я встал у них на пути поперек двери. Во–первых, смена не кончилась — кто будет охранять здесь, если все сорвутся сносить охрану в «Декаде»? А во–вторых, что там в реальности произошло, пока неизвестно. Братец Куруша еще тот кент, и нечего начинать войну из‑за одного звонка этого разгильдяя. Поедем только я и Куруш.

На меня забурчали. Ну и пусть. Должен же быть на восемь дураков один умный. Но тут пришел Ганс и сказал, что до тех пор, пока он директор, никто из его работников никуда не поедет. Особенно воевать в русскую дискотеку под утро.

Красный Куруш снял с себя галстук и значок и сказал, что больше не работает в «Ангаре». Он едет сносить двери в «Декаде». Спасибо тебе, Макс, за все, но брат есть брат. Вызвонил по телефону машину, полную его племянников, кузенов и дядей, и они, разве что не постреливая в воздух, исчезли в предрассветных сумерках.

Я плюнул со злости и ушел к себе в закусочную. Но как‑то не торговалось. Заказанная пицца сгорела, не дождавшийся клиент, возмущенно бурча, ушел, а обуглившуюся пиццу тут же сжевал безденежный турок. Мне было не до того. Как там мой сыночек, жив ли?.. Позвонил Курушу на мобилу. Раздались длинные гудки и потом короткие — отключил телефон. Живой сыночек, значит.

Через два часа Куруш вернулся, очень смущенный. Когда до охранника «Декады» дошло, что по шее получил не обычный албанский мальчишка, а мужчина из фамилии Зорба, он, загрустив, исчез. Но и этого оказалось мало. Как я и предполагал, братец Куруша вполне заслужил пенделей. Он дерзил охранникам и отказался выходить самостоятельно. В результате разгневанный, потерявший работу Куруш ему еще и сам добавил.

До конца смены Куруш каялся и божился, что такого больше не повторится. Что он готов отстоять следующую смену бесплатно и больше никогда не ослушается старших. И что в гневе он не может себя контролировать. Что его младшие братья — это самое дорогое, что у него есть. Что он был не в себе, а всё проклятые девки виноваты — довели его до такого душевного состояния…

Если бы Куруш был не албанцем, а японцем, наверняка отсек бы себе мизинец и подарил его мне, чтобы искупить позор.