Высоких мыслей достоянье. Повесть о Михаиле Бестужеве

— Но в экипаже было четырнадцать, — сказал Матвиевский, — Алексеева и Кузьмина нет.

— Все обшарили. Может, в море погибли?

— А в кормовом трюме смотрели?

Застучали топоры, затрещали доски. Капитана Алексеева нашли там лежащим с подогнутыми ногами. Руки спрятаны под шерстяной шалью, которую он не хотел брать у матери.

— Не помогла шаль, — вздохнул Бестужев.

— А Кузьмина тут нет, — крикнули из трюма.

В это время собаки одной из упряжек, которых упустил каюр, устроили возню у берега. Вожак что-то грыз, то и дело урча и бросаясь на других собак, лезущих к какой-то добыче.

— Погляди-ка, что там? — приказал Болтин молоденькому матросу. Тот побежал туда, разогнал собак и, едва успев крикнуть, что это Кузьмин, отвернулся, упал на колени, корчась в рвотных судорогах. Занесенный снегом, но разрытый и полурастерзанный труп был ужасен.

— Ох, бедолага! — вздохнул Шершнев, — видать, пошел на берег, да закружил в пурге.

Едва санный поезд из собачьих упряжек выехал из Пуира, задула пурга. С трудом добравшись до ближайшего стойбища у Озерпаха, люди остановились там. Дни и ночи пришлось дежурить у саней, отгоняя от них своих и местных собак, которые лезли к погибшим. Лишь через неделю траурный поезд прибыл в Николаевск.

ОГНЕВИЦА

Жестоко простыв в пути, Бестужев на похоронах не был. Дни болезни смешались в сознании, наполняясь то явью, то бредом. Далекие картины детства и службы переплетались с недавно пережитым.

Огромный трехмачтовый корабль с белоснежными парусами, рядами пушек вдоль бортов выходит на Кронштадтский рейд. Звучит полонез Алябьева. Прекрасны торжественные аккорды. Оркестранты один к одному — высокие, красивые. Чей-то величавый голос слышится сквозь шум толпы и музыку:

— Корабль по величине корпуса и огромности вооружения своего изумляет взоры наши… Сие огромное здание повинуется руке слабого человека, борется с бурями и терпит ужасное истязание, дабы сохранить жизнь и покой своих повелителей…

Сотни людей вдоль пирса приветствуют корабль. «Сюда, Мишель!» — зовет тринадцатилетний Саша, а Мишель в бескозырке и матроске, его только что приняли в Морской корпус, и он очень гордится этим. Рядом стоит Николай в черном мундире с эполетами, отдает честь адмиралам, чинно кланяется дамам. Но чей же это голос?

— Все корабли требуют внимания в усовершенствовании… Русские моряки несут с собой честь и славу нашего флага, защищают отечество, крейсируют у дальних берегов и, не разбирая времени года, борются с бурями…

Да как же он не узнал сразу? Это же Константин Торсон! Он читает доклад в Адмиралтействе о реорганизации флота.

— Никогда еще со времен Петра русский флот не был в столь плачевном состоянии… Экипажи нельзя отлучать на зиму от кораблей. Надо избавить моряков от муштры и шагистики…

Морской министр маркиз де Траверсе слушает, явно скучая.

— Нельзя строить корабли из сырого леса… Надо уменьшить на них рангоут и такелаж… Для отопления трюмов нужны более малые, но жаркие печи…

— Да, холодно, — говорит Траверсе, — затопите печи!

Накинув на плечи серую шубу, маркиз встряхивает седой головой и превращается в крысу. Все на месте — эполеты, аксельбанты, ордена на шее и на лентах, но шея покрыта шерстью, а морда — в грязно-сером пуху.

— Наши корабли мало бывают в море, — продолжает Торсои. — Корабли гниют на якорях…

— Верно! — восклицает капитан-командор Головнин. — Наши корабли подобны распутным девкам, которые набелены снаружи, но сгнивают внутри от болезней!

— Прекратить! — визжит крыса и вскакивает, готовясь к прыжку. Адъютант маркиза бросается к кафедре, по-собачьи скаля зубы, и начинает лаять.

— Цыц, Борзя! — слышится голос Шершнева. — Кто там?

— Это я, — отвечает Елизавета с улицы.

— Заходь скорее, выстудишь тепло.

— Как Михаил Александрович?

— Все мается, бредит, бедняга…

Услышав это, Бестужев снова впал в горячечное забытье.

— Успокойтесь, пожалуйста, — наклонилась Елизавета, прикладывая к его лбу мокрую тряпку.

— А, это ты, Анета… Исполни нашу мелодию…

Елизавета растерянно глянула на Шершнева, тот подал ей гитару и шепнул, чтобы сыграла что-нибудь. Она взяла ее и стала подбирать мелодию, которую слышала от Бестужева в ту ночь, когда была у него.

— Какая мелодия!.. Всякий раз, слыша ее, вспоминяю тебя. Ты же любила меня? Где ты сейчас? Я ведь ничего не знаю…

— Когда загремели пушки, я узнала, что ты на площади, и умерла…

— Анета, прости… Но отчего же мы говорим сейчас?

— Ты приближаешься ко мне.

— Я при смерти?

— Не знаю, но мне так хочется увидеть тебя!

— Но я не хочу умирать! — эти слова он произнес вслух и открыл глаза.

— Господь с вами! — сказала Елизавета.

— Что со мной, где я? — спросил он, разглядев ее н Эмиля.

— У вас огневица — второй день без памяти… А сейчас вы в новом доме Петра Васильевича. Видите, как здесь тепло, уютно. Скоро вы поправитесь…