Высокое напряжение

– Понятия не имею, – честно ответил Юрий. Смотреть на Бекешина и тем более разговаривать с ним ему было неприятно, но он огромным усилием воли подавил в себе желание встать, взять друга Гошку за манишку и трясти до тех пор, пока он не скажет все как есть. Останавливало его только ясное понимание того, что Бекешин ничего ему не скажет, а если и скажет что-нибудь, то непременно соврет: уж если дошло до револьвера, то дело наверняка очень серьезное. Деньги – страшная сила, вспомнилось ему опять, и он залпом опрокинул в себя стакан, который все еще держал в руке.

Бритва в доме все-таки нашлась – старенькая жужжащая “Нева” с плавающими ножами, которой брился еще отец Юрия. Они побрились по очереди – Юрий молча, а Бекешин мучительно кривясь и ругаясь сквозь зубы, умылись под краном, нацепили галстуки и пиджаки и спустились вниз, где стоял “мерседес” Бекешина.

Как ни странно, машину за ночь не разобрали. Юрий забросил в багажник баллонный ключ, который всю ночь провалялся у него в прихожей, и сел за руль. Не переставая недовольно бормотать и поминутно хвататься то за голову, то за желудок, Бекешин порылся в бардачке, вытащил упаковку “антиполицая”, одну капсулу сунул в рот, а другую протянул Юрию. Юрий принял угощение, поправил под мышкой кобуру с “Макаровым” и запустил двигатель.

Его первый рабочий день на новом месте начался.

Глава 14

– Ну и вид у тебя, – сказал Андрей Михайлович, распиливая киевскую котлету. – Сразу видно, что ночка выдалась веселая.

Бекешин вяло ковырнул вилкой столичный салат, скривился и пожал плечами.

– Да ты выпей, выпей, – отеческим тоном посоветовал Горечаев. – Вот увидишь, сразу полегчает.

– Да я уже, – признался Георгий. – Причем довольно основательно. Это меня от вашего салата мутит. Вот скажите, Андрей Михайлович: вы что, кормите меня этим дерьмом в воспитательных целях? Так ведь это, что называется, деньги на ветер: все равно второго себя вам из меня не вылепить. Тем более такими методами.

Андрей Михайлович осторожно положил вилку и нож и поднял на Бекешина старческие бесцветные глаза. Его младший партнер по бизнесу выглядел довольно неприятно: непроспавшийся, кое-как выбритый, с бледным лицом и красными, как у вампира, глазами, он сидел, совершенно неприлично развалившись в кресле, и с брезгливой гримасой ковырялся в салате, раскладывая ингредиенты по краям тарелки – горошек в одну сторону, морковь в другую, лук в третью.., ну и так далее. Из-за этих его манипуляций, а еще больше – из-за выражения его физиономии тарелка действительно имела такой вид, словно в нее наблевали.

– В чем дело, Жорик? – спросил Горечаев, хотя и так прекрасно видел, в чем дело: мальчишка трусил, злился на себя за собственную трусость и пытался выместить злость на нем, Андрее Михайловиче Горечаеве, орденоносце и бывшем заместителе министра.., на пожилом человеке, в конце концов, который годился этому сопляку в отцы.

– Дело в том, что я ненавижу столичный салат и киевские котлеты, – сварливо ответил Бекешин. – Меня от них блевать тянет. Я доступно излагаю?

– Не вполне, – прохладным тоном откликнулся Горечаев, снова принимаясь за еду. – Мне не совсем понятно, почему ты заговорил об этом именно сейчас. И главное – в таком тоне. До сих пор, помнится, ты ел и нахваливал, а теперь…

– А теперь мне надоело лизать вашу старую дряблую задницу, – перебил его Бекешин. – Мало того, что по вашей милости я сижу по уши в дерьме, так вы меня еще и травите этой дрянью…

– Ага, – удовлетворенно сказал Андрей Михайлович. – Содержание твоих претензий мне понятно. Непонятна форма. Что это за детские истерики? Что за капризы? Не буду есть манную кашу, и вообще мама плохая… Ты меня разочаровываешь, Жорик. Я был о тебе лучшего мнения.

– Давайте не будем говорить о том, кто был о ком какого мнения, – устало сказал Бекешин. – Я тоже никак не предполагал, что вы способны на.., на такое, Загнали меня в дерьмо и корчите из себя доброго старичка. Знаете, как в том анекдоте Про Ленина в Разливе. Сидит это он перед шалашом и бреется. Идет мальчик и спрашивает: что это, мол, вы, дяденька, делаете? А он ему: иди, говорит, мальчик, на хер… Добрый такой, ласковый… Так в чем же, говорят, его доброта? Как в чем?! Мог ведь и бритвой по горлу полоснуть…