Высокое напряжение

– Со всей этой историей. С тобой, наконец. Юрий помолчал, осторожно дотронулся до ожога на лице (Бекешин заметил, что рука у него тоже обожжена) и, забыв о своем бутерброде, снова полез в пачку за сигаретой.

– Послушай, – сказал он после паузы, – а ты уверен?..

– Абсолютно, – немедленно откликнулся Бекешин, постаравшись придать своему голосу как можно больше убедительности. – На все сто. Даже на сто пятьдесят. Я уже кое-что предпринял, чтобы на какое-то время скрыть всю эту историю, хотя это оказалось довольно сложно.

"Верит, – подумал он, разглядывая Филатова. – Верит каждому моему слову. Господи, какой идиот! Или это не он идиот? Может быть, это я – сволочь? Впрочем, это дела не меняет. Не я, так кто-нибудь другой. Такая силища, лишенная даже проблесков практической смекалки, просто обречена либо погибнуть, либо быть прирученной кем-то, у кого эта самая смекалка имеется”.

– Значит, я твой должник, – сказал Филатов с какой-то странной, несвойственной ему интонацией.

Эта интонация заставила Бекешина насторожиться. Будь на месте старины Фила кто-то другой, в его последней реплике не было бы ничего необычного. Это была именно та реплика, которая должна была прозвучать именно в этом месте именно этого разговора, если бы он происходил между двумя нормальными, деловыми людьми. Но в устах лейтенанта Фила она звучала чуть ли не угрожающе, и Бекешин бросил на собеседника острый взгляд поверх стакана, который держал в левой руке. Правая его рука в это время находилась в кармане куртки, безотчетно тиская рукоятку револьвера.

– Н-ну, как тебе сказать, – протянул он. – В общем, да. Впрочем, если тебя это не устраивает, ты можешь обратиться в ближайшее отделение милиции. Поверь, тебя там примут с распростертыми объятиями.

– Вон как, – сказал Филатов, гася в пепельнице сигарету и снова принимаясь за еду. Бекешину показалось, что он как-то очень быстро освоился с ситуацией. Во всяком случае, нехорошая бледность уже пропала с его твердого, истинно мужского лица, и теперь у старины Фила был такой вид, словно он с самого начала ожидал чего-нибудь в этом роде.

– Это все, что ты можешь сказать? – спросил Бекешин, не выдержав паузы, во время которой Юрий спокойно уничтожал дорогостоящие импортные продукты, словно намереваясь наесться впрок.

Филатов начал жевать немного быстрее, потом с заметным усилием сглотнул, кашлянул в кулак и посмотрел на Бекешина в упор.

– Собственно, сказать мне нечего, – ответил он. – А вот у тебя, похоже, есть какие-то предложения. Ну как, хотя бы на этот раз я не ошибся?

– Нет, – сказал Бекешин, незаметно выпуская револьвер и вынимая правую руку из кармана. – На этот раз ты абсолютно прав.

* * *

Человек в видавших виды синих джинсах, растоптанных белых кроссовках и неброской клетчатой рубашечке с коротким рукавом вышел из вагона последним.

Он вежливо кивнул на прощание проводнице, забросил на плечо ремень тощей спортивной сумки и неторопливо двинулся по перрону в сторону здания вокзала, на ходу прикуривая сигарету. Утреннее солнце вставало у него за спиной, в той стороне, откуда пришел поезд. На остывшем за ночь перроне было еще довольно прохладно – чувствовалось, что лето кончается, понемногу уступая свои позиции золотому сентябрю.

Мимо, торопясь навстречу клиентам, быстро и почти бесшумно прокатил свою неуловимо напоминающую реактивный истребитель тележку носильщик. Тележка была красивая, раскрашенная в яркие, заметные издали цвета, с бесшумным пружинистым ходом. Пропустив ее мимо себя, Палач почему-то припомнил старые тележки – громоздкие, дребезжащие, склепанные из толстых стальных уголков и листов оцинкованной жести. Их строили на века, и казалось, что они будут служить веками, если не тысячелетиями, но вот поди ж ты – постепенно канули в историю и они, точно так же как почтовые автоматы, продававшие конверты и поздравительные открытки, и установленные в парках аттракционы в виде бычьей головы, которую можно было схватить за рога и помериться с ней силой…