Высота одиночества. Все за мечту

За тысячи километров отсюда, в Стране восходящего солнца, спортсмены начали потихоньку покидать лед. Рината пошарила под яркими декоративными подушками и, достав телефон, проверила, нет ли пропущенных звонков. Ни одного.

Япония, Фукуока, декабрь 2013 года

Богославская стояла в сторонке от основной тусовки на банкете, устроенном по поводу окончания соревнований в финале серии Гран-при, где ее ученики заняли лишь четвертое место, уступив второй паре сборной, – Ольге Максаковой и Ивану Устинову. Слова, сказанные Анной после проката, перекатывались, звучали отголосками затихшей бури. И самое печальное, что винить ее Алла не могла, попросту не имела права. Какими бы резкими ни были обвинения, в них присутствовала значительная доля справедливости.

Алла осмотрелась и взглядом выцепила Аню из общей массы. Фигуристка в коротком темно-бордовом платье с круглым вырезом и россыпью блесток по подолу, будто бы и не расстраивалась. Стояла в окружении довольных ее вниманием ребят, громко смеялась и пила шампанское. Однако Богославская понимала: веселье – напускное. Аня подавлена, огорчена и тяжело переживала поражение. В интернате при школе эта девочка, приехавшая из городка на Урале, появилась, когда ей только-только исполнилось восемь лет, и с тех пор упорно шла к титулу чемпионки мира. Трудный характер давал знать о себе еще в детстве, а с возрастом она и вовсе стала капризной, завистливой и эгоистичной. Но имелись у спортсменки и положительные черты, например, целеустремленность и огромная сила воли. Алла помнила и в тайне восхищалась тем, как в сложный пубертатный период Титона старательно следила за весом, не позволяя себе лишнего куска, и уходила позже сверстников из тренажерного зала, поскольку боялась потерять форму.

Но сейчас Титова копила злобу: на Аллу, на Матвея и даже на Ринату. Винить в личных поражениях других людей ей куда проще, да и Богославская чувствовала за собой определенную неправоту…

Алла поднесла к губам бокал с красным вином и сделала небольшой глоток. К горлу подступила тошнота. Решив, что не стоит употреблять алкоголь на голодный желудок, она неспешно дошла до стола с закусками, поставила вино на пустой поднос и взяла канапе с сыром и крупной зеленой виноградиной.

– Отлично выглядишь.

К ней приблизился Бердников. Оценивающе осматривая Аллу, задержался на тонких запястьях, а после перевел взгляд на лицо.

– Ты тоже неплохо, – ответила Алла и сделала попытку уйти, но Владимир удержал ее, обхватив за талию. Она напряженно выдохнула и шагнула назад. – Чего ты хочешь?

– Поговорить, – убрав руку, улыбнулся Владимир.

– Незачем мне с тобой разговаривать. Я хочу, чтобы ты оставил в покое и меня, и моих спортсменов.

В пристальном взгляде Бердникова читалось раздражение. Алла схватила бокал и, залпом осушив, вернула обратно. Молча махнула рукой и направилась прочь.

– Ты даже минуту побыть рядом со мной не можешь? – бросил вдогонку Бердников.

Алла медленно повернулась. Будто не веря собственным ушам, тряхнула головой. Длинные серебряные серьги с фианитами качнулись в такт. Перекинув через плечо волосы, собранные в высокий хвост, Богославская провела рукой по светлым прядям и подняла на Владимира глаза.

– А что изменится, Владимир Николаевич? Разве можно за минуту переписать годы страданий, на которые ты обрек меня и дочь? Меня тошнит от тебя, Бердников! Знаешь, каждый раз, когда мне кажется, что стало чуть-чуть легче, я вспоминаю тот вечер за несколько недель до Олимпийских игр в Ванкувере. Вот именно тогда ты умер для меня, Бердников, навсегда!

– Алла… – Владимир подался было к ней, но Богославская, больше не проронив ни слова, устремилась к яркой и безликой толпе.

Москва, январь 2010 года

– Кто родители Ринаты? – без стука ворвавшись в кабинет главы Федерации, с порога задала вопрос Алла.

Владимир оторвался от компьютерного монитора и, ничем не выказывая растерянности, посмотрел на нежданную гостью. Лицо Аллы было бледным и встревоженным, всегда идеально уложенные волосы – растрепаны, пальто распахнуто, а тонкий кашемировый шарф висел на шее так, что один конец болтался где-то в районе талии, а второй едва достигал груди.

– Я не знаю, – спокойно ответил Бердников, вставая из-за стола. Мужчина пересек кабинет, закрыл дверь и, взяв Аллу под локоть, попытался усадить на диван.

Но Богославская вырвалась и, устремив на него дикий, совершенно непреклонный взгляд, повторила:

– Кто ее родители, Володя?

Бердников молчал. Смотрел на нее в упор, но говорить не мог.

– Скажи, что она не наша дочь, – голос ее, мягкий, проникающий в душу, стих. Алла сжала кулаки.

Она глядела на Бердникова, не мигая, и ждала. Но чего… она не понимала до конца. Больше всего на свете ей хотелось, чтобы родной ребенок был жив, а скорбь, рука об руку идущая с ней долгие годы, осталась в прошлом, однако у огромного, не сравнимого ни с чем желания имелась и другая сторона – жестокое, расчетливое предательство.