Высотка

Всякие. А когда Митяй из больницы вышел, тут многое обнаружилось, о чем и говорить-то не хочется. В общем, крутило его по-страшному, и если бы не Элька… Не знаю, как ей это удалось, но он, как видишь, обошелся без коляски. За какие-то полгода вернулся в спорт, что вообще уму не растяжимо. Однако кроме благодарности и прочего Митяй особых чувств к Эльке, похоже, не питает. Не знаю, наверное, так было не всегда, я даже подозреваю, что все у них было как надо, но сейчас… Короче, эта сказка, вопреки жанру святочного рассказа, свадьбой не закончится. Жаль, конечно — кроме Эльки никто его не выдержит и года, учти.

(Имя-то какое — Элька… И кстати, при чем тут я?!)

А разве не ты Эльке дорогу перебежала? Впрочем, это ваши женские дела. Ее зовут Оля, Олька. Лёха Бочкарев как-то брякнул, что все Ольги обязательно блондинки и дуры, исключения редки. Он к ней подъезжал, она отказала, ну Бочкарик и отомстил, как мог. А ее почему-то задело.

(И она перекрасилась?)

Нет, она исключение.

На этой невыносимо высокой ноте рассказ Кубика прерывается, потому что на пороге возник Петя со стаканом сметаны в руках.

— В столовке купил, стакан надо вернуть.

— Петя, тут Кубик про всех рассказывает. На очереди Кот — почему он, собственно, Кот?

— У него положение еще хуже моего. Я хотя бы Максим Максимыч, а он Александр Сергеевич Кошкин. Вы смеетесь, а человеку с этим жить. Так что он просто Кот.

— А Рижанка? Ее тоже зовут Фекла или как?

— Ее зовут Илона и она из Риги. Кот страшно гордится ее нордической наружностью, он и назвал.

— Она как раз блондинка. (Не могу отказать себе в удовольствии.) Вчера мы с Петькой сидели у Кота и ее вдруг понесло на тему «очевидное-невероятное», а Кот делал страшные рожи, чтобы не дай бог никто не засмеялся. Цитирую: Эйнштейн доказал, что мужчины состоят из кварков, а женщины — из антикварков…

— …что души нет, а есть одни рефлексы, — подхватывает Петя.

— …что земные полюса постепенно перемагничиваются, север на юг, юг на север, и в результате красного смещения Земли нас ждет конец света в 2012 году.

— Очень похоже, хотя все было не совсем так, — подтвердил Петя дипломатично.

— Когда мой друг Петя говорит, что все было не совсем так, он имеет ввиду, что все было совсем не так

. Однако Рижанка не безнадежна, мы с ней успели найти общие темы. Я помогаю ей бесить Кота, держать его в спортивной форме. Сообща мы доводим его до кондиции. Хватит Коту кочевряжиться. Прошелся с девушкой вокруг ГЗ — женись, я так считаю.

— Ты бы свое искусство обратила на Баева, — советует Петя.

Мое терпение иссякло и я намереваюсь его поколотить. Некоторое время мы бегаем вокруг стола, потом я запираю его в угол и бью по голове «Теориями личности» Солсо. Основополагающий труд, увесистый, каждому психологу надо иметь в личной библиотеке.

— Интересное дело, а борщ кто варит? — спохватился Кубик.

— Елки-палки, я про него совсем забыла. Кубик, дай перцу, пойду всыплю Митьке.

— Поосторожнее с перцем. Я, может быть, не просто так сказки рассказывал.

А вот при Пете не надо было, ни к чему. Возмутилась, ответила невпопад и ушла без перца. Клиническая картина, можешь теперь не оправдываться, симптомы налицо. Осталось только борщ пересолить, или за меня это Митька сделает.

Почему сам-то не рассказал? Вот тебе и игры в прямоту. Утаил, затер, а все потому что Элька не случайный эпизод, она вроде Ксюхи — заноза, сразу не вытащишь. Или меня травмировать не хотел? Ну, на то у нас и аптечка психологическая, чтобы царапины и ссадины зеленкой замазывать. Заживет как на собаке.

Небо без луны

Прохладный, дождливый июнь, на нашем же градуснике ртуть потихоньку ползет вверх, уже пересекла красную отметку, уже субфебрильно. Я дозрела до ночных покатушек, и пусть Баев думает что хочет, раз остальные давно подумали и терять нам нечего.

(Я не сказала? У Митьки собственная «Ява», подержанная, но своя, и водительский стаж, еще с армии. Права такие, права сякие, можем водить грузовик, можем легковушку или мотоцикл — было бы что водить… А мне все равно на чем кататься, главное — Митька. Я сажусь, обнимаю его и еду. И слушаю Дженис.)

Trusting me, baby, и я верю — в счастливую Дженис, в несчастную Дженис, во все, что она мне говорит, в Митькину спину, за которой можно спрятаться от ветра, в ночную Москву, которая мне теперь нравится больше дневной, потому что она уже вдоль и поперек изъезжена, одомашнена, приручена…