Короче, Ася, я первым не нарываюсь, в пузырь не лезу. Однако следую простому правилу: тронут мое — загрызу. Усекла?
Пока, зверюшенция.
И дверью — бабах.
Все на этот раз? Или нет?
Доброе утро, сказал Кубик, доброе. Ну вы даете, братцы. А я-то, дурак, выспаться хотел в свой единственный выходной. Кипяточком разжиться можно? Я включу?
Делай что хочешь, отвечаю, мне все равно.
Знаю, кивает он. Это основная версия общественности —
Ожидаем высадки союзников?
Да какие там союзники… Не икалось тебе? Тринадцатый этаж в полном составе бедному Митьке мозги компостирует. Мы с Ваном кое-как соблюдаем нейтралитет, девчонки тоже, а остальные…
Что же я такого сделала?
Ой, Ася, тебе ли не знать, как люди любят совать нос в чужие дела, вопросами задаваться… В нашем же случае вопрос явно животрепещет, причем до такой степени, что хоть стенгазету-молнию выпускай. ГЗ — большая коммуналка, здесь личной жизни нет ни у кого. Короче, сочувствуют Митьке, Баеву, этому даже больше, но что касается тебя…
Ты-то сам кому сочувствуешь?
Всем понемножку, сказал Кубик, открывая краник самовара. И все же поверь старой больной черепахе Тортилле, сокращенно СБЧ, что надо бы как-то иначе… Продолжение редко бывает лучше начала.
М-мм, что ты имеешь в виду?
Сам не знаю. Ладно, забудь. И, главное, поменьше слушай доброжелателей. Митьке повезло, что Ван такой немногословный, иначе куда бы ему деваться с тринадцатого этажа?..
(Как же, забудь. Прямо сразу и вспомнила. Накрывали на стол после зимних каникул, и оказалось, что хлеба нет. Митька говорит — я в палатку, кто со мной? Одеваюсь, ищу свой шарф (понавесили тут, ничего не найдешь), а Лёха меня в дверях перехватывает —
А я ему: Петренко, мы за хлебом, хочешь с нами?)
Ты пойми, у Митьки вот такая пробоина от Ксюхи осталась, вздохнул Кубик, глядя на меня с сожалением. И никому эту пробоину не залатать — ни тебе, ни Эльке, никому. Через год или два — другое дело, но не теперь. Не повезло тебе, Ася… Или наоборот — повезло? Столько всего произошло — в ГЗ поквартировала, Москву изучила… Ксюха мне сказала однажды, что для нее теперь Москва — только ночная и непременно на скорости… А по каким улицам Митька тебя катал и что на этих улицах искал, лучше не спрашивать. Незнание лучше знания бывает, я так считаю.
Вот ему, Митьке, точно не повезло. Видела бы ты его, когда он свидетельство о разводе получил… Заперся и три дня не выходил, даже Ван дозваться не мог.
Кубик помолчал, соображая, хватит мне или добавить. И решил добавить.
Ася, я ведь ваш разговор под дверью слышал. Не нарочно, конечно, меня Митька своей трубой иерихонской разбудил. Голосище у него… Еще бы, при таком-то резонаторе… Не хотел я говорить, но придется.
Митяй тогда из больницы сбежал, надоело ему без дела лежать. Вернулся, так сказать, раньше срока, ну а тут… Блин, такая лажа получается, Ася… Короче, заперлись они, Митька стучал-стучал — не открывают. Собрался было дверь выносить, а Толик ему из-за двери, ну точно теми же словами — у нас все в порядке, Митенька, не ломись, не надо… Ты только представь, что он должен был испытать, когда под этой самой дверью…
Я Митьку не первый год знаю. Если сказал — увидимся, значит, увидитесь. Не сегодня-завтра вернется, как и не было ничего. Но ты хорошенько подумай, надо ли оно — не тебе! — а ему. Если ты в состоянии думать сейчас о ком-то, кроме себя.
И вообще, я бы только за, но сама посуди — не выходит каменный цветок.
Не получается.
На другой берег
Как я ни упиралась, Митя и Кот выцарапали меня из-за стола, учебник по социалке отняли, дали пять минут на сборы и повели на ВМК отмечать день программиста.
На сцене появляется чтец, обряженный в белую простыню, ватная борода, ночной колпак — типа Господь Бог; или это у них евангелист Иоанн так выглядит?
(Митя, пойдем? Или оставайся, я сама пойду.)