Высотка

Глупости, возразил Баев, все в наших руках. Если хочешь навестить гражданина Шнирмана в следующем году, я устрою, не проблема. Отметим в записной книжечке — 1 апреля 1992 года навестить Л. О. Шнирмана. Мы ведь каждый год будем начинать с Одессы, не так ли?

Стемнело, ноги не несли, чувства не чувствовали. Помню двух котов: она на дереве, он внизу; он зовет ее спуститься, она делает вид, что не хочется. Мы подождали немного, но Джульетта так и не снизошла. Умыла мордочку, лапки, спинку, не слезая с веточки; послушала еще; посмотрела на миннезингера внимательно, оценивающе; приняла про себя какое-то решение и, мягко спрыгнув на землю, удалилась в сторону моря.

Мы пошли следом, Ромео крался за нами по кустам, осторожничал, потом все вчетвером сидели на берегу, молчали, в парке бумкала-тудумкала дискотека, какой-то парень выкрикивал «It’s easy to remember», больше ничего понять было нельзя, рэп. Мне снова захотелось плакать, но не от разлива черной желчи, а оттого, что это не повторится. Солнце первого апреля село за горизонт, его больше нет, завтра из моря появится другое. Только что были гиацинты, нулевой километр, горячее молоко — и как будто в прошлой жизни. Пообещали и оборвалось. Карета стала тыквой, платье отобрали, башмачок потерялся.

Что скажете, доктор?

А я скажу, что это признак хорошо прожитого дня, только и всего.

Долго ждали «пятерки», промерзли, сели не в ту сторону, пришлось возвращаться, приехали к дяде смирные, съели все по два раза, на вопросы ответили, пообещали позвонить маме завтра же, на будущее оповещать родственников заранее, застегиваться, расхристанными не ходить, вообще быть серьезней, ответственней, что ли. Тетя Ляля постелила в бабушкиной комнате, мне на диване, Баеву на полу. И пожалуйста без перебежек, пощадите Вениамина Сергеича, у него жуткая бессонница, встает в четыре, бродит по квартире, что-то мастерит, пилит, наждачит… С тех пор, как его отовсюду ушли на пенсию, мается, бедняга. Увидите ночью привидение за верстаком — не пугайтесь. И вообще, вовремя проснулись — сразу по кроватям.

(Не ожидала я от тети Ляли такого либерализма.)

А бабушки Тамары нет, некому показать моего Даньку. Уж она бы определила, какой он король. Уж она бы порадовалась тому, что мы в ее комнате вдвоем, наконец-то вдвоем.

Родители

Утро, набережная.

«Вы перестанете строить рожи или нет? У меня пленка заканчивается».

Мы только что познакомились, Султан с фотоаппаратом намеревается взять нас в рамочку, а мы с Баевым саботируем. Баев мне про них все объяснил — женатики, безнадежный случай; знакомы с детства, сидели за одной партой; отгуляв выпускной, расписались, как будто горело у них. Четырнадцатого июля, в день взятия Бастилии, между прочим. А Юлька-то — генеральская дочь, и что прикажешь делать? Она привыкла к хорошему, к очень хорошему, к самому лучшему; ей нужно было обеспечить, и он из кожи вон вылез, но обеспечил; теперь они живут в отдельной квартире, в старом питерском доме, о детях и не думают — зачем?

Женатики смешные, крупные, очень похожие друг на друга, разве что у Юльки толстая коса, а у Султана ежик и очки. Их портреты отлично смотрелись бы в школах, загсах и поликлиниках — здоровая ячейка общества, крепкий организм, молодость, полноценное питание. (И никакого спорта, лучшие друзья — отбивная и телевизор.) Султан мне нравится, но слушаться его я не намерена. Если мы перестанем строить рожи, то потомки увидят на снимке кого? — правильно! — двух по уши влюбленных и непростительно молодых людей. Однако Султан непоколебим, он настаивает, чтобы мы сказали «чииииз», и птичка все-таки вылетает — теперь мы на пленке, позади бликующее море, акации, утренняя дымка, сияние, полукругом расходящееся над головами.

Что подарить этому городу? Монетку в море не годится, мы же не туристы… Выручает потайной карман. Сознаюсь, что нарушила клятву и контрабандой таскаю при себе фотографию от десятого марта сего года. Нинкин день рождения, мы вошли в комнату, стоим в дверях и никого-то из этой компании не знаем; бородатые походники, химики-технологи, их жены и дети; стол от двери до окна; цветы от восьмого числа, помноженные на цветы от десятого, плюс зеркальный шкаф, сколы, грани хрусталя, итого эн факториал; ну что же вы, проходите, в уголке есть местечко; посидишь у меня на коленках? они ужасно костлявые, тебя надолго не хватит; зато можно обнимать безнаказанно, есть из одной тарелки, лакать из одного блюдечка, стаканчика — и все уже про нас понимают, и объяснять ничего не надо.