Высотка

Мертвая душа Наташа ожила и явилась нам воочию, потребовала жилплощадь, пригрозила разбирательством, оттяпала кусок кают-компании, завесила его тряпками, ужесточила режим. Ходит набыченная, на всех покрикивает, кто сквозняк устроил, ей нельзя, у нее гайморит, чьи волосы в ванной, негигиенично, почему в комнате посторонние, кто пропустил, сейчас охрану вызову… Выставила Баева за дверь, и он пошел. Баев — пошел! Юлька говорит — так продолжаться не может, давайте бунтовать, а сама мельтешит — Наташечка, душечка, поставить тебе чайничек, закрыть окошечко?..

Одно спасение — оазис имени Джорджа Харрисона, но не будешь же там круглые сутки торчать! Света нервничает. Рощин дописывает диплом. У Акиса с Танькой взаимопонимания еще меньше, чем было месяц назад. Остается пить пиво на улице и ждать выходных.

Или брать инициативу в свои руки.

Наташечка-душечка уведомила нас, что будет отсутствовать до завтрашнего вечера, грех не воспользоваться. Скинулись, сбегали на десятый этаж к спекулянтам, купили вина; Зурик приготовил плов с барбарисом (сильный ход, после бесплатного-то хлебушка, серых макарон и овсянки со шкурками). Жизнь налаживается?

Запах плова в коридорах, на лестницах, даже в лифте, к нам заглядывают, а нет ли соли, сахару, словарика, калькулятора, ой, а что это у вас, день рождения? Сейчас нас будет много, больше, чем может вместить одна даже очень большая комната, и мы увидим, как Михалина обнимается с Яськой, как Юлька пьет и добреет, и вот уже она всех любит — меня, Таньку, Акиса, Баева, которого до сих пор нет; Зурик откупоривает бутылку, штопор, поскрипывая, ввинчивается в пробку; его руки, открытые по локоть, подвернутый рукав рубашки, за столом он похож на дирижера, играет и пьет целый оркестр, но смотрят только на него; плавные жесты, улыбка, размноженная солнечным сквозняком; я тоже немножко пьяна, Баева все нет, окна настежь, огромные окна, которые не открываются, а переворачиваются, и вместе с ними улица с ног на голову; мрачный Рощин, которого с трудом оторвали от четвертой главы диплома, срок сдачи вчера, а еще введение и заключение, и ссылки не проставлены; взрослый, умный Рощин говорит мне — я не в обиде, Аська, я не в обиде, но если ты когда-нибудь захочешь посетить город Бердичев, вэлкам, это лучший город на свете, в котором никогда не отцветает жасмин.

Почему-то опять ощущение, что в последний раз, но я не поддамся; Баев пробирается ко мне по головам, курточка со сломанной молнией, под мышкой бутылка вермута; уберите руки, это приз; я объявляю конкурс бумажных самолетиков на кубок Вермута, быстрее, выше, дальше, у кого дальше, тому и приз.

И вот мы пыхтим по углам, складывая свои «Су» и «Ту», «боинги» и «конкорды»

папа-аэродинамик не гарантия, мои изделия никогда не летают, они врезаются носом в пол, вот и весь полет; в лучшем случае могу смастерить тебе шапку из газеты, бумажный тюльпан, лягушку или двухтрубный пароходик, который сразу же намокнет и потонет, но не поплывет

ерунда, говорит он, мы придумаем отличный самолет, разрисуем его, приделаем уши, а внутри обязательно текст послания — чтобы он гордился своей миссией и нес слово людям

мы хотим сообщить вам, выводила я, стенографируя

Баев диктовал, декретировал

всем, всем, всем

сегодня чудесный день и хочется выиграть кубок

но главное — все должны сегодня нас увидеть

потому что легкость и счастье заразительны.

Ушастый самолетик безошибочно выполнил петлю Нестерова, набрал высоту и взял курс на юг. Оставил позади крышу детского сада, на которой осело большинство летательных аппаратов, произведенных Акисом; уверенно обогнул тополь, прошел над пятиэтажкой, до которой не дотянули конкуренты-середнячки (Рощин, Танька, Зурик); поплыл медленно, любуясь солнцем, белея незапечатанным письмом; Акис завопил: «Ну!», и самолетик, планируя, покинул территорию Гагаринского района, Москвы, средней полосы; солнце било в глаза, наступил предел видимости. Танька захлопала в ладоши, Рощин, недоверчиво: «Ну и как у вас это получается?», бутылка была немедленно откупорена, мы победили.

* * *

Здравствуй, девочка.