Высоцкий

Доблесть новеллиста — не только в том, чтобы выстроить стройный сюжет и подвести его к парадоксальному финалу, но и в том, чтобы навсегда озадачить читателя нравственно-психологической коллизией. Вот, скажем, песня «Про Сережку Фомина». Это история о профессорском сыне, «белой вороне» в компании дворовой шпаны. Рассказ ведется от имени явного Сережкиного недоброжелателя, отказавшегося от брони и отправившегося на фронт, — в то время как Фомина «спасал от армии отец его, профессор». И что же?

…Но наконец закончилась война —С плеч сбросили мы словно тонны груза, —Встречаю я Сережку Фомина —А он Герой Советского Союза…

Услышав песню в начале шестидесятых годов, многие никак не могли взять в толк: какова же суть этого сюжета? Что, этот интеллигентский сынок получил по блату не только броню, но еще и высшую правительственную награду? А может быть, он в тылу занимался разработкой стратегически важного оружия и был заслуженно награжден? А может быть, Сережка убежал на фронт вопреки усилиям отца и звание героя завоевал в бою? В общем, ощущение озадаченности осталось от этой песни на двадцать с лишним лет. Некоторый свет пролили воспоминания Г. Яловича, где имеется, так сказать, реальный комментарий к этому произведению:

И постоянное внимание к миру… Идем по улице Горького, навстречу двое мужчин. Разговаривают. Один другому говорит: «Представляешь, встречаю я его, а он — тыловая крыса — Герой Советского Союза…» Мне это врезалось в память, Володя это тоже запомнил. И через некоторое время слышу в песне:

Встречаю я Сережку Фомина —А он Герой Советского Союза.

Оказывается, и сам Высоцкий не знал, что там именно было с «тыловой крысой». Он подхватил колоритный факт, укрупнил его энергичным вымыслом — и ощущение загадочности, неоднозначности стало истинным смыслом песни-новеллы, оставляющей такое стойкое и длительное «послевкусие». Вот это, по точному выражению Г. Яловича, «постоянное внимание к миру» и есть то самое, чем Высоцкий хотел «заразить» своих слушателей и читателей.

И в тех случаях, когда новеллистический итог вполне определенен, философическая загадочность сохраняется до конца. Возьмем в качестве примера «Песню про белого слона» (1972) — произведение не самое популярное, почти не исполнявшееся Высоцким (сохранилась лишь одна фонограмма), но зато совсем еще не «заслушанное», не заезженное повторением и цитированием. В сказочно-игровой фабуле этой песни заложена непростая сюжетная метафора, требующая активной «дешифровки». Итак:

Жили-были в Индии с самой стариныДикие огромные серые слоны —Слоны слонялись в джунглях без маршрута,Один из них был белый почему-то.Добрым глазом, тихим нравом отличался он,

И умом, и мастью благородной.Средь своих собратьев серых белый слонБыл, конечно, белою вороной.

Вроде бы обычный для «животного» цикла Высоцкого мотив — индивидуум, выбивающийся из общего ряда. «Белых ворон» мы встречаем в самых разных обличьях: это и тот единственный волк, что вырвался за красные флажки, и Жираф, вопреки традициям влюбившийся в Антилопу, и Иноходец… Но во всех этих случаях сам автор остается «за кадром», не участвуя в действии, а в большей или меньшей степени отождествляя себя с аллегорическими персонажами, перевоплощаясь в близких его сердцу строптивцев («Охота на волков» и «Бег иноходца» недаром строятся от первого лица). А тут довольно редкий случай, когда две «белые вороны», две независимые личности — сам автор и его персонаж — сведены судьбою:

И владыка Индии — были времена —Мне из уважения подарил слона.

«Зачем мне слон?» — спросил я иноверца,А он сказал: «В слоне большое сердце…»Слон мне сделал реверанс, а я ему — поклон,Речь моя была незлой и тихой,Потому что этот самый белый слонБыл к тому же белою слонихой.