Выжига, или Золотое руно судьбы

Объединенная тюремная трапеза почему-то оказалась по размеру примерно такой, как обычный обед в зоне, а по сытности – и того меньше. Новое пополнение с недоумением стучало жестяными ложками, поднимая со дна мисок мутную жидкую баланду, которая кончилась гораздо быстрее, чем можно было ожидать.

Мазуру показалось, что после такой трапезы он почувствовал себя еще более голодным, чем до нее. Баланда деловито булькала в животе, отзываясь неприятной отрыжкой.

– Это все, что ли? – спросил Мазур у дневального – быстроглазого веснушчатого парня с соломенными волосами, торчащими во все стороны.

– А чего тебе еще? – спросил тот неприязненно, не поднимая глаз на борзого зэка.

– Маловато будет, – отвечал Мазур.

– Тебе маловато, а другим нормально…

Однако тут возмутились и остальные зэки. Правда, кричали почему-то только новоприбывшие, из бригады Мазура, старожилы же хмуро молчали. Особенно неистовствовали иван иванычи, которые принялись стыдить дневального и говорить что-то о социалистической законности, что в нынешних обстоятельствах звучало довольно дико.

– Это позор! – кричали иван иванычи, которых возглавил профессор Рождественский. – Мы целый день трудились, а есть нечего! Мы имеем право на нормальную пайку!

– Пайку не я определяю, – защищаясь, отвечал дневальный.

– А кто?!

– Начальник участка.

Тут, словно услышав, что говорят о нем, в барак вошел десятник, бывший по совместительству начальником участка. Обвел медленным взглядом зэков, и под взглядом этим как-то само собой стихли возмущенные крики.

– Что за шум, – сказал, – а драки нет?

– Да вот, – с некоторым злорадством в голосе отвечал дневальный, – зэка Мазур недоволен отпущенным питанием. Говорит, пайка недостаточная.

Десятник перевел на лейтенанта мрачный взгляд.

– Это ты, что ли, тут колготишься?

Спасский, сидевший рядом с Мазуром, незаметно пихнул его локтем в бок: нишкни!

– Я не колгочусь, – отвечал тем не менее Мазур. – Я требую соблюдения социалистической законности.

Ну а что он еще мог сказать? Прямо обвинить десятника в воровстве значило нажить себе смертельного врага, который здесь, вдали от лагерного начальства, мог очень сильно испортить ему жизнь.

– Законность, значит, – все так же мрачно проговорил десятник. – Ладно. Выйдем-ка на воздух, поговорим о законности.

И направился к двери. Мазур последовал за ним, у выхода оглянулся назад – иван иванычи молча смотрели ему вслед, Спасский крутил у виска пальцем: достукался, идиот?!

Когда он вышел из барака, десятник стоял в двух шагах от двери, созерцал звездное небо, руки держал впереди себя, сложив их на животе. Мазур шагнул вперед, стал справа и чуть сзади.

– Эх, – сказал десятник мечтательно, – красота-то какая! Природа, благодать… – И внезапно добавил с ненавистью: – И есть же суки, которые эту благодать пытаются нам испортить!

И ударил зэка короткой дубинкой, которая невесть откуда взялась у него в руке. Ударил быстро, без замаха, но очень сильно. Плечо Мазура ожгло болью, рука томительно заныла. Десятник повернулся к нему, и в выражении его лица зэк разглядел знакомую свирепость. Начальник участка, хоть и вольняшка, судя по всему, был из старых лагерников: зона выбила из него всякую сентиментальность и всякую человечность.

– О законности поговорить хочешь? – прошипел он и снова без всякой паузы долбанул Мазура дубинкой, метя в шею.

Но тут уже Мазур был наготове и успел уклониться. Почти тут же сделал шаг вперед и в сторону, взял руку десятника на излом. Хрустнули суставы, дубинка упала на землю, враг глухо взвыл.

– Пус-с-сти, сука! – с ненавистью проскрипел он. – Пусти, приморю!

Мазур подержал его еще пару секунд, а потом отпустил. Десятник, скрипнув зубами, взялся левой рукой за травмированную правую, не отводил от зэка глаз, горевших в темноте черным огнем.

– Я, гражданин начальник, ничего против вас не имею, – заговорил Мазур неожиданно вежливо. – Но вы ведь даже не вертухай. И берете, как бы это правильнее сказать, не по чину. Знаете, есть такая поговорка: воровать надо не с убытков, а с прибылей. А вы именно что с убытков пытаетесь. Последний кусок из горла зэка выдираете. А тут и так треть – доходяги. Нехорошо, гражданин начальник, безнравственно выходит и совсем не по-советски.

Десятник молчал несколько секунд, потом покривил рот.

– Ты что же, думаешь, что ты бессмертный? – сказал он. – Думаешь, на тебя и дерево не упадет?

– Этого я сказать не могу, не знаю. Однако могу сказать, что дерево – дело такое. Оно ведь не только на меня может упасть, – отвечал Мазур холодно. – Поди потом разберись, почему оно упало. Да и вообще, кругом вас – люди с пилами, с ломами, с топорами. Я бы на вашем месте их не злил. Тем более, как уже говорилось, вы всего-навсего вольняшка, даже не вертухай.

Угроза эта, увидел Мазур, поколебала десятника. В глазах его читалось сомнение: черт его знает, почему этот зэк такой борзый? Может, он у своей бригады в авторитете ходит, может, стоит ему свистнуть, и тихие с виду иван иванычи, не говоря уже про бытовиков, такую тут устроят ему темную, что сам черт не обрадуется?