Выжившие. Что будет с нашим миром?

Даймонд отмечает, что с 8500 года до н.э. по 1450 год н.э. Европа оставалась наименее развитой частью Евразии (за исключением государств античности). Это подтверждают и историко-экономические расчеты. В первые века II тысячелетия н.э. обитатели стран Востока вдвое превосходили европейских современников по доходам на душу населения и еще более – по уровню грамотности [Мельянцев В.А., 1996].

Бесспорно, «не будь (европейской) колониальной экспансии, все страны Востока находились бы сегодня практически на уровне едва ли не XV века» [Васильев Л.С., 2000, с.107]. Но напрашивается встречный вопрос: в какой эпохе пребывала бы теперь Западная Европа, если бы в VIII – XIV веках она не стала объектом арабских завоеваний? Напомним, именно арабы принесли с собой элементы того самого мышления, которое принято называть «западным», и спасали от католической церкви античные реликвии, более близкие им, чем средневековым европейцам, а предки нынешних испанцев, итальянцев, французов и немцев самоотверженно отстаивали свой традиционный (не «азиатский» ли?) образ жизни.

Имеются многочисленные примеры того, как технологии, а также формы мышления и социальной организации возникали более или менее независимо в различных регионах, причем это могло происходить почти одновременно или со значительной отсрочкой. Считается, например, что неолитическая революция произошла более или менее независимо в семи регионах Земли; города появились самостоятельно в шести точках Старого Света и в двух точках Америки по довольно схожим сценариям. Последнее, в свою очередь, также сопровождалось совершенно новыми реалиями, включая письменность, нормативные регламентации, дифференциацию деятельностей, расширение групповой идентификации, «линейное» мышление и «книжные» религиозные учения. В религиозных текстах появлялись личные местоимения, которые первоначально относились к богам, но стимулировали индивидуальное человеческое самосознание.

Когда европейцы вплотную столкнулись с американскими цивилизациями, все увиденное так мало походило на прежние сообщения путешественников (из Китая, Индии или Ближнего Востока), что завязался долгий спор о том, являются ли коренные жители Нового Света человеческими существами. Только в 1537 году папской буллой было зафиксировано, что индейцы – люди и среди них можно распространять Христову веру [Егорова А.В., 1994], [Каспэ С.И., 1994]. Но, как показывает исторический анализ, даже при таком несходстве форм социальные процессы на обоих континентах Америки развивались по тем же векторам, что и в Евразии и Северной Африке; коренные американцы пережили с отсрочкой во времени неолитическую революцию и революцию городов и приближались к Осевому времени. Археологические открытия 40-х годов ХХ века в Мезоамерике и в Перу продемонстрировали такую удивительную параллельность макроисторических тенденций в Старом и в Новом Свете, что, по свидетельству Р. Карнейро, именно они стимулировали очередной всплеск интереса к социальному эволюционизму.

Прежние летописцы – «великие провинциалы» (Ж. Ле Гофф) – были склонны отождествлять историю своего народа со всемирной историей, что и характеризует их мотивацию. Истории же отдельных стран и наций, появившиеся во множестве за последние два века, почти всегда представляют собой идеологические конструкты, подчиненные определенным политическим задачам. Как правило, это образцы той исторической науки, которая, по известному выражению М.Н. Покровского, есть «политика, опрокинутая в прошлое».

Выстраивая истории России, Украины, Армении, Франции, США или Уганды, ученый обязан понимать, что он более или менее произвольно вычленяет из реального процесса всемирной истории совокупность фактов в соответствии с актуальной геополитической конъюнктурой. Эту позицию «исторического экстремизма» следует понимать не как призыв отказаться от пострановых изложений истории, а как рекомендацию сохранять при этом чувство юмора.

Чрезвычайно условным в этом плане представляется и выделение особого класса «техногенных» обществ [Степин В.С., 2000]. Сколь бы ни было однобоким франклиновское определение человека как «животного, производящего орудия» (tool making animal), именно наличие технологий служит эмпирическим критерием отличия социума от стада. За редким исключением, все социумы изменялись во времени от меньшей к большей опосредованности отношений с природой, часто заново переоткрывая технологии, давно известные в других регионах. Более того, техногенные катастрофы – вовсе не «изобретение» западной цивилизации: они происходили и становились мощным историческим фактором уже тогда, когда не существовало не только машин, бомб и атомных станций, но и металлических орудий.