Взаправду верность – кладезь чести

В ночь на 29 сентября защитников восточного сняли из расположения и отвели в ближайший тыл. В траншеи занесли мешки, набитые соломой и перетянутые у горловины. Из укрытий высунули верхушки, чтобы создать видимость живой силы. Утром случился сильный туман и с двух сторон воцарилось полное бездействие. Прошло полчаса после восхода солнца и Дальнев увидел на лице Зорина сильное волнение. Он и сам прекрасно понимал ответственность в случае отмены артиллерийского обстрела. Холодок пробежал по спине, и в этот момент земля с левого и правого крыльев вздыбилась целой кучей земли вперемежку с летящими бревнами. Потом раздались выстрелы, и земля поднялась ближе к середине укрепления. Похоже стреляли по схеме: первая – пятая пушки, потом вторая и четвертая, удар по середине наносила пятая пушка. Противник рассчитывал, ударив по флангам, заставить оставшихся в живых переместиться в середину. Всю линию обороны за считанные минуты перепахали так, что представить себе хотя бы нескольких живых в этом аду было выше любых фантазий. Артиллерийские снаряды, разрушая укрытие, сами создавали воронки. Из каждой пушки сделали по пять выстрелов. Канонада прекратилась, пыль осела и взору открылась цепь турецких воинов, идущих в сторону укреплений.

Русские солдаты отделились от леса и бегом понеслись к воронкам и буграм, которые образовались в итоге обстрела. Появление большого количества живых русских солдат вызвало замешательство в рядах турок. Часть цепи приготовила винтовки для выстрелов, другая часть побежала вперед. Вторым повезло меньше всего, так как в штыковом соприкосновении русским воинам не было равных. Другую часть встретили дружным залпом, и волна оставшихся в живых турок покатилась назад.

Зорин подошел к Василию и крепко сжал его руку. Подбежал Костян, как всегда в крайнем возбуждении, и выкрикивал свою коронную фразу: «Как мы их!». Несколько позже Зорин сообщил, что в полдень прибудут пушки, чтобы ударить по английской батарее согласно добытой карте их дислокации.

Дальнев расположился под деревом, достал сухой паек и пригласил Костяна угоститься. Тот, видимо уже освоив свою еду, разделил трапезу с Василием. Пробегающий мимо солдат прокричал:

– Пушки привезли, устанавливают! Бежим поглядеть!

Ребята закончили свой отдых и пошли в сторону, куда побежали солдаты. Уже там среди артиллеристов Дальнев засмотрелся на лошадь, которая тащила телегу, груженную зелеными ящиками. Лошадь имела длинные лохматые ноги, громадную голову, необычно мощный круп и длинный хвост.

Некто, образовавшийся позади, позвал Василия по фамилии, не по той, придуманной для участия в войне, по фамилии более привычной. С замиранием сердца Василий оглянулся. Перед ним стоял тот самый полковник из Москвы, который отказал ему в желании попасть на войну.

– Вам не стыдно, Василий Георгиевич, так подло всех обманывать? Думаете, что коли вольноопределяющийся, то и взятки гладки? Нет, любезный, отвечать придется. Кто ваш командир?

– Поручик Зорин, – отчеканил Дальнев, вытянувшись по «стойке смирно».

– Вот ему и придется отвечать в первую очередь.

– На каком основании, господин полковник? – Дальнев приготовился отстаивать честное имя поручика даже ценой собственного достоинства.

Полковник видимо почувствовал ненужный ему настрой и дал задний ход.

– Молодой человек, я, некоторым образом, знаком с вашим… скажем так, близким родственником, князем Адальневским. Знаете, как он огорчится, если с вами что-то случится? Я сам отец и знаю, что говорю.

– Я готов следовать вашим условиям, но только в том случае, если поручик Зорин не пострадает.

– С этого момента вы поступаете в мое распоряжение. В течение всего дня улажу формальности и думаю к вечеру мы с вами двинемся в обратный путь. До моего возвращения оставайтесь на командном пункте.

Весть о срочном отъезде Василия облетела роту, и русская часть защитников стала обсуждать эту новость. Самой вероятной догадкой считалось, что Василия переводят в главный штаб для разработки акций в тылу у турок.

Съежившись будто от мороза, подошел Костян и, глядя в землю промямлил:

– Ты, Василий на меня не обижайся, ежели чего, так я всегда с тобой.

– В Москве на улице Знаменке находится особняк князя Адальневского, там меня после войны сможешь найти.

Чересчур отеческая забота полковника к моменту посадки в вагон поезда на Москву настолько утомила Дальнева, что он хотел закрыться в купе и никого к себе не пускать. Но полковник распорядился держать дверь открытой и в коридоре напротив поставил младшего офицера. Когда во время стоянки поезда в Харькове полковник послал своего подчиненного отправить телеграмму в Санкт-Петербург князю Адальневскому, у Василия появилась догадка об истинных причинах такой отеческой заботы. Скорее всего полковнику что-то было необходимо от самого князя.

Догадка нашла подтверждение, когда с вокзала, полковник поехал провожать Дальнева до самого дома на Знаменке.

Привратник, согнувшись в поклоне полушепотом доложил:

– Сам Георги Кирилловичи тут! Прибыли-с еще утром, просили сразу доложить о вашем появлении.