Взгляд со стороны

Он был рад, что все уже позади. И Таисия, глядя на них, тоже непроизвольно заулыбалась - крепко взяла Конкина под руку немного прижавшись. Со стороны они, наверное, напоминали рекламный плакат: "Папа, мама и я". Но Конкину было все равно. Он тряхнул головой и втянул ноздрями дразнящую майскую свежесть:

- Великолепный сегодня день... Правильно сделали, что - поехали...

- Ну вот, а ты не хотел, - сказала Таисия.

И Конкин, признавая свою ошибку, кивнул:

- Виноват, виноват...

Ему по-прежнему было хорошо. Чувство это даже усилилось, когда они вышли к площадке молодняка, представляющей собой громадную квадратную клетку без крыши, сверхъестественными размерами создающую иллюзию полной свободы и, тем не менее, обнесенную по периметру толстой садовой решеткой. Пятеро взъерошенных медвежат играли внутри. Они ползали по бревну, перекинутому между двумя массивными чурбанами, карабкались на распиленное сучковатое дерево, основание которого уходило в бетон, неуклюже боролись друг с другом, плескались в огромной лохани, взбрыкивали, толкались или, наконец, просто пытались подрыть затоптанную до каменной глади, плоскую сухую землю. Витюня искренне смеялся, глядя на них. Особенно ему понравился шестой медвежонок, который, держась несколько в стороне, пробовал на излом железные прутья клетки. Забавный был медвежонок. Он сначала обхватывал один их прутьев, тряс, пихал и недоуменно рычал на него, потом старался согнуть, напрягаясь так, что вздувались бугры круглых мускулов на спине, затем грыз неподатливое железо, как бы надкусывая белыми, неожиданно яркими зубами, и, наконец, рассердившись, бил по нему лапой и переходил к следующему. Так - раз за разом. Неутомимо. Конкин, точно загипнотизированный, наблюдал за ним. Было в его движениях нечто привлекающее внимание. Может быть, та почти человеческая настойчивость, с которой он пытался вырваться на свободу.

- Бедный. Так и не привык, - сказала про него Таисия. Опять взяла Конкина под руку и, наклонившись к плечу, шепнула, заранее напрягаясь. - У тебя все в порядке? Я прямо-таки испугалась, когда ты позеленел. Думала - приступ, рецидив болезни. Честное слово, уже хотела бежать за врачом. - И не дождавшись ответа, потому что Конкин лишь недовольно поморщился, вздохнув, добавила. - Они ведь, по-моему, и рождаются в зоопарке? Настоящего леса никогда не видели - откуда такое упорство?

- От бога, - неприязненно сказал Конкин.

- Ну знаешь ли: бог - в медведе...

Конкин пожал плечами:

- Я же не говорю: Христос. Бог - как нечто. Как субстанция, отличающая живое от неживого.

- То есть, душа?-- сказала Таисия.

- Называть можно, как угодно.

Таисия опять вздохнула.

- Мне иногда кажется, что ты - верующий. Но не просто верующий, а из секты - еретиков. Из такой маленькой, яростной, тайной секты, абсолютно непримиримой к обычной религии и признающей только свою правоту...

- Так оно и есть, - сказал Конкин.

- Что же это за секта?

- Это - секта людей...

Он еще хотел добавить, что это действительно - очень маленькая и очень яростная, тайная секта, но неукротимая ярость ее обращена не на других, а прежде всего - на себя, однако в эту минуту медвежонок, пробующий клетку на прочность, дошел до них и, просунул сквозь непоколебимость ограждения остренькую фиолетовую мордочку, посмотрел ему прямо в глаза.

И такая тоска светилась в остекленевшем, как бы не от мира сего, отсутствующем взгляде, что Конкин даже сощурился, не перенеся печали его, а когда снова открыл глаза, то все уже изменилось.

Тусклое коричневое солнце, надрывающееся, словно через ворсистую ткань, еле-еле, с трудом озаряло окрестности. Воздух был сумеречен и пропитан звериными испарениями. Он скорее походил на студень: красное переливающееся желе и, размытые струями, проступали в нем какие-то дикие сооружения в перекошенной арматуре, сплетенные колючей проволокой - а за ржавой и страшной, окопанной преградой ее, будто змеи шипя и посверкивая осатанелыми глазами, пережевывая челюстями сиреневую слюну, бесновались и маялись фантастические уроды.

Они были в крокодильей коже или, наоборот, покрытые шерстью с головы до ног, ощетиненные клешнями, щупальцами и когтистыми образованиями, все они шевелились - выламываясь, вытягиваясь вперед - а над бородавками, изъязвившими многих из них, пузырилась фосфоресцирующаяся слизь.

Картина была чудовищная. Но главное заключалось не в этом. Главное заключалось в том, что вокруг Конкина опять находились те самые загробные существа, что, как в бреду горячечного больного, чудились ему совсем недавно. И одно из этих существ держало его под руку, а другое, значительно меньших размеров, вдруг схватилось за палец и пронзительно запищало:

- Во дает!.. Во, папа, куда забрался!..

Вместо голоса раздавалось кошачье мяуканье. Конкин едва различал слова. А затем третье существо, обросшее чем-то вроде мелких густых пружинок, неожиданно выступило из толпы и, приблизив растрескавшееся, как глина в жару, лицо, прошипело, покачиваясь и приседая:

- Вам, плохо, сударь?..

Губы у него были из вывернутого живого мяса.

Конкин отшатнулся.