Взгляни на дом свой, ангел

— Я же никому ничего дурного не делаю, — захныкал он. — Да, да! — продолжал он уныло. — Всегда все против Стива. Хоть бы раз дали ему вздохнуть свободно. Они набросились на меня, Хелен. Мои родные братья ни с того ни с сего набросились на меня, больного, и избили меня. Но ничего. Я уеду куда-нибудь и постараюсь забыть. Стиви ни на кого зла не держит. Не такой он человек. Дай мне твою руку, дружище, — сказал он, поворачиваясь к Бену и с тошнотворной сентиментальностью протягивая ему желтые пальцы. — Я готов пожать твою руку. Ты меня сегодня ударил, но Стив готов про это забыть.

— Боже мой! — сказал Бен, прижимая ладонь к животу. Он расслабленно нагнулся над раковиной и выпил еще стакан воды.

— Да, да, — опять начал Стив. — Стиви не такой…

Он мог бы продолжать в этом духе до бесконечности, если бы Хелен не перебила его устало и решительно.

— Хорошо, забудь про это, — сказала она. — Все вы. Жизнь слишком коротка.

Жизнь была слишком коротка. В эти минуты после битвы, после того, как весь хаос, антагонизм я беспорядок их жизни взрывался в миг столкновения, они обретали час покоя и взирали на себя с грустной безмятежностью. Они напоминали людей, которые в погоне за миражем вдруг оглядываются и видят собственные следы, уходящие в бесконечную даль бесплодных просторов пустыни; или мне следовало бы сказать, что они походили на тех, кто был и вновь будет безумен, но утром на мгновение видит себя спокойно и разумно, глядя в зеркало грустными незатуманенными глазами.

Их лица были грустны. Их придавил гнет возраста. Они внезапно ощутили расстояние, которое прошли, отрезок, который прожили. И для них наступил миг сближения, миг трагической нежности и объединения, который свел их воедино, точно маленькие струйки огня, вопреки всему бессмысленному нигилизму жизни.

В кухню боязливо вошла Маргарет. Ее глаза были красны, широкое немецкое лицо бледно и исплакано. В холле перешептывалась группа любопытных постояльцев.

— Теперь я их всех потеряю, — сетовала Элиза. — В прошлый раз съехало трое. Больше двадцати долларов в неделю, когда деньги достаются так нелегко. Не знаю, что с нами всеми будет. — Она снова заплакала.

— Ах, ради всего святого! — раздраженно сказала Хелен. — Хоть раз забудь про постояльцев.

Стив одурело опустился на стул у длинного стола. Время от времени он что-то бормотал, полный сентиментальной жалости к себе. Люк, на чьем лице возле губ залегли обида, боль и стыд, заботливо встал возле, ласково заговорил с ним и принес ему стакан воды.

— Дай ему чашку кофе, мама, — досадливо вскричала Хелен. — Ради всего святого, можешь ты хоть что-то для него сделать?

— Да, да, конечно, — сказала Элиза, торопливо бросаясь к газовой плите и зажигая горелку. — Я и не подумала… Сейчас сварю.

Маргарет сидела на стуле по другую сторону захламленного стола и плакала, уткнувшись лицом в ладонь. Слезы промывали маленькие канавки в густом слое румян и пудры, которыми она покрывала свою загрубевшую кожу.

— Будь веселее, душка, — сказала Хелен, начиная смеяться. — Скоро рождество. — Она ласково погладила широкую немецкую спину.

Бен открыл дверь, затянутую порванной проволочной сеткой, и вышел на заднее крыльцо. Был прохладный вечер богатого месяца августа, небо было проколото большими звездами. Он закурил папиросу, держа спичку белыми трясущимися пальцами. С летних веранд доносились приглушенные звуки — женский смех, далекий вихрь танцевальной музыки. Юджин вышел на крыльцо и встал рядом с ним — он поглядывал на брата с удивлением, ликованием и грустью. Он ткнул его пальцем — радостно и со страхом.

Бен тихонько рыкнул на него, сделал короткое движение, словно собираясь ударить, но остановился. Быстрый мерцающий свет пробежал по его губам. Он продолжал курить.

Стив уехал со своей немкой в Индиану, откуда сначала приходили вести о богатстве, тучности, благоденствии и мехах (с фотографиями), а затем — о ссорах с ее честными братьями, о предполагающемся разводе, о примирении и возрождении. Он дрейфовал между двумя своими оплотами — Маргарет и Элизой, возвращался в Алтамонт каждое лето ради нескольких недель злоупотребления наркотиками и пьянства, которые завершались семейным скандалом, тюрьмой и лечением в больнице.

— Едва он приезжает домой, — вопил Гант, — как начинается ад. Он проклятие и обуза, низший из низких, гнуснейший из гнусных. Женщина, ты дала жизнь чудовищу, которое не успокоится, пока не сведет меня в могилу. Ужасный, жестокий и нераскаянный негодяй!