Взгляни на дом свой, ангел

Где это вы были, мистер Гант? — спросил он.В Калифорнии,— ответил Гант.

То-то я гляжу, вас что-то не видно,— сказал вагоновожатый.Теплый электрический запах мешался с запахом раскаленной горелой стали.Мертв — кроме двух месяцев! Мертв — кроме двух месяцев! О, господи! Вот к чему все пришло. Боже милосердный, этот гнусный, жуткий, проклятый климат. Смерть, смерть! Может быть, еще не поздно? Край жизни, край цветов. Каким прозрачным было прозрачное зеленое море. И столько в нем плавает рыб. Санта-Ка-талина. Кто живет на Востоке, должен ехать на Запад. Как я очутился тут? Южнее, южнее, все время южнее, а знал ли я — куда? Балтимор, Сидней… во имя божье — почему? Лодочка со стеклянным дном, чтобы можно было смотреть вниз. Она приподняла юбки, когда спускалась. Где она сейчас? Два яблочка.

— Джим-то Боуэлс помер, пожалуй, пока вас не было,— сказал вагоновожатый.

Что?! — возопил Гант.— Боже милосердный,— печально поахал он, снижая тон, и спросил.— А отчего?

Воспаление легких,— сказал вагоновожатый.— Поболел четыре дня — и все.

Да как же это? Он ведь был здоровяк в расцвете лет,— сказал Гант.— Я же с ним перед самым отъездом разговаривал,— солгал он, навеки внушая себе, что так оно и было.— Он же и не болел никогда.

— Пришел в пятницу домой простуженный,— сказал вагоновожатый,— а во вторник уже помер.

Рельсы завибрировали нарастающим гуденьем. Толстым пальцем перчатки он протер дырочку в мохнатом слое инея на окне, и как сквозь туман увидел рыжий срез откоса. В конце разъезда возник другой трамвай и с режущим визгом свернул на стрелке.

— Да, сэр,— сказал вагоновожатый, отодвигая дверь, этого уж заранее не угадаешь, чей черед следующий. Сегодня человек жив, а завтра нет его. И бывает, что первыми ноги протягивают те, кто покрепче.

Он задвинул за собой дверь и включил ток сразу на три деления. Трамвай рванулся с места, как заведенная игрушка.

Во цвете лет, думал Гант. Вот и я когда-нибудь так. Нет, другие, не я. Матери скоро восемьдесят шесть Ест за четверых, писала Огеста. Надо послать ей двадцать долларов. Вот сейчас — в ледяной глине, замороженный. Долежит до весны. Дождь, тление, прах. Кто ставил памятник? Брок или Сол Гаджер? Отбивают мой хлеб. Покончить со мной — с чужаком. Мрамор из Джорджии, основание из песчаника — сорок долларов.