Взгляни на дом свой, путник!

Перекрытая каменным сводом рыночная улица отсекала небо, превращая улицу в своеобразную галерею, прорубленную в чреве огромного строения. Боковыми переходами галерея вливалась в обычные улицы, с площадями, дворами, с канавами для сточной воды. Некоторые ворота помечали таблички с надписями по латыни. С бронзовым крестиком. Рядом колотушка. Или колокол. Или просто огромный замок. Это ворота монастырей. Как-то я рискнул войти в ворота бенедиктинцев. На просторном дворе росли могучие деревья, цветы, какие-то пахучие травы. Я присел на скамью. С перезвоном колокольчиков появились монахи, человек десять. С кружками в руках они направлялись в трапезную. Один подошел ко мне, пригласил следовать за ними. Я смущенно пожал плечами. Монах тут же отстал: не хочешь – не надо. До сих пор жалею, не учел, что у монаха может быть реакция боксера…

А сейчас, на ночь глядя, все выглядит по-другому, точно макет декорации. И шаги звучат по-иному: каменные плиты создавали особый звенящий акустический эффект. То ли я так слышал, пытаясь унять волнение – больно уж меня напугали арабским окружением, да еще к ночи. «Просто им в голову не могло прийти, что еврей ночью может прогуливаться в арабском квартале», – говорили впоследствии мои знакомые. Не знаю… Я видел мирных мужчин, что сидели у своих домов, почему-то на венских стульях с высокими гнутыми спинками. Или на скамейках, похожих на крупных такс. Мужчины разговаривали, пили чай, не обращая на меня внимания. Сквозь оконные стекла я видел скромное внутреннее убранство комнат, детишек, женщин… И тут же за каким-то поворотом над входом в лавку висел бело-голубой израильский флаг, а на подоконнике скучала менора. Жилище евреев. Молодой человек в датишной кипе продавал всякую дребедень. Соседство арабских домов его не пугало. Тут и я расхрабрился. Надо было уточнить, верно ли я иду к Навозным воротам, о чем я и спросил по-английски.

– Верно, – ответил датишник. – Идите прямо, увидите пикет солдат. Если свернете налево, попадете к мечети Аль-Акса.

– В том районе недавно произошла какая-то заварушка? – спросил я.

– Да. Там решили поселиться евреи-хабадники, последователи Любавичского ребе. Четыре семьи. Поднялся скандал. Но ничего, люди живут, правда с пулеметом на подоконнике… Лично я думаю, они правы. Есть крыша – живи, кому какое дело. И кстати, многие арабы так думают… Откуда вы приехали? Из России? У вас сейчас там почище, чем у нас. Погромов еще нет?

– Нет, – отвечаю. – До этого пока не дошло. Хоть обстановочка серьезная. Да и евреев-то почти не осталось.

– Для погрома найдут, – усмехнулся парень, – объявят кого-нибудь евреем и начнут. Я газеты читаю. Плохо будет России, если они что-нибудь затеют, похуже, чем немцам. Запад отвернется – плохо им будет.

– Думаю, что будет неважно, – согласился я.

Подавив искушение свернуть к мечети Аль-Акса, я, следуя совету, шел к пикету. Признаться, я несколько раз уже хаживал по этим местам, но днем, при народе, когда можно кого-то спросить…

Дежурный солдат комендантского пикета был явно озадачен моим появлением – он поставлен предупреждать «нецелесообразность» визитов из еврейского района в арабский, а тут я шел в обратном направлении…

– Сэр, эта лестница ведет к Стене Плача? – упредил я его любопытство. И в ответ на кивок добавил: – О’кей. Мне именно туда и надо. К Навозным воротам.

Через несколько минут я спустился к стене, сложенной из огромных тесаных камней, некогда служивших опорой западной стороны долины Храма, – все, что осталось после разрушения. Самое святое место евреев всего мира. До глубокой ночи на этом месте маячат одинокие фигуры мужчин. Ритуально покачиваясь и уткнувшись лицом к стене, они в экстазе читают молитвы. Просят у Бога помощи и прощения. В расщелинах между камнями, где буйно пробиваются какие-то колючки, торчат бумажные клочки – послания молящихся к Господу с обратным адресом. Будучи здесь в последний раз, я тоже не устоял перед соблазном попросить кое о чем Господа. А в стороне, за оградой, Бога докучают женщины. Справа зияла ночной темью арка Навозных ворот – в стародавние времена христиане сваливали мусор на развалины Храма.

На стене, свесив ноги, сидел солдат с автоматом. За спиной солдата дыбился золоченый купол мечети Омара… Удивительно, как все переплелось в одном месте, стена к стене – святыни мусульман, христиан и евреев. Что сейчас меня привлекало к Стене Плача, так это холодная питьевая вода. Все было на месте – и бумажные стаканчики, и салфетки, и вода, охлажденная специальной установкой. Что касалось самой Стены Плача, то, к досаде своей, я не испытывал особого трепета. Вероятно, предвосхищение встречи было слишком сильным: я нафантазировал себе бог весть что, а увидел невзрачную стену из древних камней. Если душа не прониклась глубинами иудаизма, если религиозное знание более чем скромное, то аскетизм ритуала, его атрибуты подавляют восторг.