Взять свой камень

Лысый встал и закрутил головой, высматривая приставленного к ним немца. Куда он запропастился в самый нужный момент? Надо ему немедленно сказать про эту парочку. Но проклятый фашист словно сквозь землю провалился.

— Идешь? — недовольно спросил из вагона Щур. — Сколько ждать?

— Иду, иду, — успокоил его приятель, настороженно наблюдая за приближающимися к нему людьми.

Что делать? Закричать? А вдруг сумасшедший опять вооружен? Стрельнет — и нет тебя, с него станется. По всему видно, птичка непростая, наверняка из вояк, из офицеров. Немцы обмолвились, что он сюда с парашютом спустился, с самолета. Зря не прилетит такой, не побоявшийся в одиночку затеять бой с целой немецкой частью. За голову могут прилично отвалить и деньжат, и выпивки — ищут же его, а он тут, и никто об этом еще не знает.

Что же делать? Лезть в вагон поздно, они совсем рядом!

Пожилой мужчина с ведром прошел мимо лысого, не обратив на него внимания, даже не поглядев в его сторону. Второй мазнул по лицу уголовника взглядом и немного замедлил шаг.

«Узнал!» — нехорошо екнуло сердце у лысого, и он открыл рот, чтобы закричать, позвать на помощь. Пусть сбегутся солдаты, скрутят этого страшного человека, отведут к эсэсовцу…

Молоток на длинной ручке, описав дугу, ударил уголовника в висок. В глазах у него все качнулось, свет померк, сменившись взрывом дикой боли, после которой не стало ничего.

— Макар! — тихо позвал Волков. — Помоги!

Путко оглянулся. Антон приподнял тело лысого, лежавшее между путей с окровавленной головой.

— Мама твоя кто была? — зло заорал из вагона Щур. — Долго я еще?..

Появившись в дверях вагона, он увидел Волкова и Макара, склонившихся над убитым, и отшатнулся назад. Судорожно схватившись за тяжелую дверь теплушки, он попытался задвинуть ее, но быстро понял: это ему не удается — и закричал истерично и громко, надеясь спасти себя:

— Сюда! Скорее! Сюда!

Антон ловко поймал его за ногу и сильно дернул. Щур упал на сено, извиваясь всем телом, попытался вырвать штанину из цепких чужих пальцев и уползти, спрятаться за тюками у стенки.

Волков вскочил в вагон, навалился на уголовника, подминая его под себя и судорожно, торопливо доставая парабеллум. Глухо стукнул выстрел. Макар вздрогнул и поставил ведро на землю.

— Давай второго, — велел капитан, показывая на лысого. — Надо их убрать с глаз долой. Не стоит себя обнаруживать раньше времени.

Макар поднял тяжелое тело и помог втащить его в вагон.

— Ведро! — высунувшись, требовательно протянул руку разведчик. — Быстро!

Путко подал ведро. Плеснув керосин на сено, капитан вернул ведро, спрыгнул на пути и достал спички.

— Швайн! — раздалось сзади. — Свиньи!

Повернув голову, Макар увидел торопливо бегущего к ним тощего немца с большой клеенчатой тетрадью в руках. Поняв, что перед ним совсем не те русские, которых он оставил здесь, уходя по своим делам, солдат остановился и начал снимать с плеча карабин.

— Хальт! Стоять! Стреляю!

Волков выстрелил первым. Немец согнулся пополам и осел на гравий, выбросив вперед руку, словно стремился поймать разведчиков, даже будучи уже мертвым.

Чиркнула спичка, упала на смоченное керосином сено, побежали веселые язычки пламени, расширяя огненное кольцо, набирая силу, окутываясь поверху чадным синеватым дымком.

— Скорее! — Антон потянул Макара на себя. — Керосин остался?

— Да, — Путко стал мертвенно-бледен, но старался держаться бодро.

— Сюда, — капитан нырнул под вагон, и, согнувшись, пробежал под ним, и выскочил с другой стороны состава. Помог выбраться запыхавшемуся Макару, успевшему прихватить карабин убитого. — Скорее, сейчас они поднимут тревогу! Нам надо успеть.

В небе вдруг появился клуб дыма, потом взметнулось высокое пламя, костром поднявшись над вагоном с прессованным сеном, и почти тут же от вокзального здания взлетели вверх две красные сигнальные ракеты…

* * *

Когда на путях неожиданно хлопнул пистолетный выстрел, штурмбаннфюрер Шель как раз начал допрашивать задержанного солдатами раненого русского офицера. В том, что это именно офицер, у Гельмута не было сомнений — галифе комсостава Красной Армии, коверкотовая гимнастерка, споротые петлицы, стрижка и… руки! У рядового не может быть таких рук, с тонкими чуткими пальцами, какие бывают у музыкантов или хирургов.

А если действительно пленный — военный врач? Почему нет? У него интеллигентное лицо, и повязки на ранах наложены весьма умело. Не исключено, что он сам себя и перебинтовал.

— Вы врач? — приказав усадить пленного на стул и садясь напротив, спросил Шель. Допрос он вел в вокзальном здании. Время дорого, очень дорого!

Пленный молчал, опустив голову.

— По-прежнему неразговорчивы? Ничего, у нас есть средства для развязывания языков. Не стоит доводить до крайностей, поверьте. Отвечайте на вопросы, и я гарантирую вам жизнь.

— Какую? — разлепил спекшиеся губы Сорокин.

— В лагере, — быстро ответил Гельмут.