Взятие Рейхстага

— А чего дрожите? — сказал им Зинченко, усмехаясь. — Так все и думаете, что мы вас поголовно вырежем. Да что я, Чингис-хан, что ли? Офицер! Выдать им по стакану водки и табаку. Ауфидерзейн!

Зинченко спросил встревоженно у своего начальника штаба:

— Сколько же нам надо времени, чтобы взять рейхстаг?

А из дивизии уже звонил телефон: в армию и во фронт полетело сообщение, что Зинченко у стен рейхстага.

— Взятием рейхстага, — говорили из дивизии, — интересуются наверху. Ты понимаешь, какое серьёзное дело, Зинченко?

Зинченко, прижав плечом телефон к уху, кивал головой, говорил, что понимает. Да и как не понять? И, слушая голос из дивизии, он написал на клочке бумажки, лежавшей перед ним, и указал пальцем начальнику штаба на бумажку. Начальник штаба наклонился и прочёл: «Принести сюда знамя и вызвать капитана Кондрашова». Начальник штаба отошёл.

Немцы били со стороны рейхстага по мосту «Мольтке-младший» беглым огнём. Снаряды рвались в воде, на берегу, а некоторые попадали и на мост. И однако знаменосец, рослый, с толстым носом и широкими губами, краснощёкий, несмотря на обстрел и пепел, падающий с неба, шёл, не сгибаясь, широким парадным шагом. Его сопровождали два автоматчика. На лицах солдат было лёгкое недоумение, словно они не верили, что идут к рейхстагу, что несут туда знамя. Знамя было в простом полотняном чехле, и солдат нёс его, слегка наклонив против ветра, который дул в лицо.

В два часа дня началась артиллерийская подготовка, а уже в два двадцать пять отдельные подразделения ворвались под массивную лестницу рейхстага и на парадный вход. Но судьба этих подразделений была неизвестна. Зинченко находился в одном из домов, поблизости от рейхстага. И кого он ни посылал в рейхстаг — сообщали, что убит или ранен. Связь — непротяженна, рация — бездействует. Из дивизии по телефону сыпались требования — «гром и молния», как называл их Зинченко.

При свете ракет, орудийных залпов и зареве пожаров виднелось здание рейхстага, сине-багровое, полное невыразимого страха. Оглянуться назад — берлинские развалины, дым, трепетный рёв орудий, топот, словно какие-то чудовищные кони гребут железными копытами землю. А ещё дальше рыжий, в камнях, берег, какая-то длинная баржа на речке, в ней стонут раненые немцы, мост «Мольтке-младший», и все это натянуто-расплывчато, как сон.

— Что же ты, Зинченко, предполагаешь теперь делать? — слышится хмурый голос из дивизии.

Зинченко сказал:

— Не получу сведений — сам пойду в рейхстаг.

— Опять «сам пойду». А кто руководить будет взятием рейхстага? Нет, Зинченко, это не выход из положения.

И хотя полк нёс большие потери, Зинченко назначил тем не менее на 9.30 вечера второй штурм рейхстага. Немцы уже не вели по русским войскам, окружившим рейхстаг, артиллерийской стрельбы: их фланкировали справа и слева. Это несколько облегчало задачу. Зинченко вернулся в гиммлеровскую канцелярию. Здесь его ждал начальник разведки. Зинченко сказал ему:

— Подыскать двух людей. Поручу им водрузить знамя. Командиру батальона знамени не даю: может отвлечься в сторону, начнёт водружать и забудет основное задание. Дело не в отдельных людях, кто поставил советское знамя на рейхстаге, а в тех, кто пробил дорогу к вершине рейхстага.

К 10 вечера полковнику сообщили, что рота, которой командовал старший сержант Сьянов (командира его роты ранило и он, Сьянов, принял командование), ворвалась в главный зал рейхстага. Зинченко, стараясь сохранить спокойствие, поглядел в окно, в которое виднелся рейхстаг, и, по-прежнему стоя среди комнаты, холодно-печально сказал:

— Не вижу причин для радости. Заскочить в зал ещё не значит овладеть рейхстагом. Продолжайте наступать! Нельзя допустить, чтобы мы сегодня не взяли рейхстаг…

Вернулся капитан Кондрашев, командир разведки. Он привёл с собой младшего сержанта грузина Кантария и красноармейца Егорова, русского. Полковник принимал их в большой комнате, освобождённой от мебели. Окна комнаты были завешаны коврами. Горела яркая электрическая лампочка — уже подтянули движок.

Красноармейцы, молодые двадцатилетние парни, щурились от света и делали вид, что не волнуются. Они понимали, что им предстоит серьёзное и трудное дело, и привыкнув к опасности и риску, они всё же, — как всегда, когда размеры риска неизвестны, хотя бы отдалённо, — не могли преодолеть внутреннего трепета.

Зинченко прокашлялся и сказал:

― Товарищи красноармейцы! Ставлю вам задачу. Сейчас начнется окончательный штурм рейхстага. Вы пойдёте тоже. Но прежде времени вам вперёд вырываться нельзя, — могут убить. А убьют — знамя потеряем. Так что пойдете в 100 ― 150 метрах от боевых цепей. И сохраните себя во что бы то ни стало.

Он посмотрел на Егорова, затем перевёл глаза на Кантария. Бойцы стояли бледные, но испуга в их глазах не было. Значит — думают. Солдату надо дать время подумать, торопить его нечего.

Помолчав, Зинченко спросил:

— Задача понятна?

Егоров ответил:

― Так точно, товарищ полковник.

― Водрузить знамя на рейхстаге!

И теперь ответили оба солдата:

― Так точно, понятно.

Зинченко опять помолчал и сказал: