Взлет и падение «Советского писателя»

Приезд на дачу Мстислава Ростроповича чуть было не закончился печально. Музыканты репетировали сонату, пока за окном не стемнело. Дело было зимой, и шел обильный снег, а Калужское шоссе тогда не освещалось. На обратном пути машину Ростроповича занесло на самом опасном повороте перед деревней Сосенки, она перелетела через кювет и застряла между двумя елками. Мстиславу Леопольдовичу пришлось вылезать из салона через заднюю дверь. К счастью, автомобиль не очень пострадал, а найденный по случаю трактор вытащил его обратно на дорогу. Взволнованный долгим отсутствием Ростроповича Дмитрий Борисович наконец дозвонился до виолончелиста и поинтересовался как тот добрался.

— Все отлично. Виолончель не пострадала, — бодро ответил Ростропович.

В Москве же, в отличие от дачи, телефон не замолкал ни на минуту, а в квартире постоянно были визитеры. Поэтому дачная самоизоляция приносила свои плоды. В период с 1956 года и до самой смерти Кабалевский написал на даче свои основные произведения. Сам он говорил: «Все самое лучшее я сочинил на даче!»

У Кабалевских на даче всегда жили собаки. Вначале Дмитрий Борисович с Цезарем Самойловичем взяли двух немецких овчарок, сестричек. У Солодарей была Буба, у Кабалевских — Гера. Собаки были темного окраса, крупные, устрашающего вида. После смерти Геры расстроенные Кабалевские взяли не щенка, а взрослую собаку, тоже немецкую овчарку. Это был шикарный кобель по кличке Кемир-Паша, которого дома все звали просто Пашей. К сожалению, бедный Паша не выносил музыки. Он физически мучился от ее звуков. Когда Дмитрий Борисович садился за рояль и раздавались первые аккорды, Паша начинал выть. Он выл жалобно, долго и повышая громкость. Потом он бежал на второй этаж в кабинет, хотя в обычное время боялся ходить по лестнице, мордой сбрасывал руки Дмитрия Борисовича с клавиатуры. В конце концов его пришлось отдать, он не слишком подходил для семьи композитора. После Паши была замечательная красавица — добрейшая колли по кличке Ундина.

У Кабалевского всегда была машина: сначала «Победа», потом «Волга». Водил он их сам, очень уверенно и аккуратно. Говорил, что за рулем не устает, а, наоборот, отдыхает, получает от езды удовольствие. Сочетание хорошего вождения и джентльменства, а Дмитрий Борисович был истинным джентльменом, сыграло с ним злую шутку. Он ехал из Москвы в Пахру и вез на переднем сиденье жену пианиста Якова Флиера, они тогда снимали времянку у композитора Оскара Фельцмана. Та держала на коленях изящную сумочку. На крутом повороте в подземный туннель с Ленинского проспекта на Профсоюзную улицу сумочка выскользнула у дамы из рук и упала к ногам композитора. Тот наклонился, чтобы ее поднять, чуть резче дернул рукой руль, и машина сильно ударилась о бетонную опору. Двигатель сместился в салон, грудь Дмитрия Борисовича зажало рулем. Жена Флиера ударилась лбом о стекло и серьезно повредила ногу. Хорошо, что сзади ехала машина скорой помощи, врачи вытащили пострадавших, оказали первую помощь и отвезли в больницу. Кабалевский сломал два ребра, «Волга» восстановлению не подлежала, но более всего он переживал за свою попутчицу, с которой они одновременно оказались на лечении в Кунцевской больнице. Он считал, что сам во всем виноват, не любил вспоминать об этом случае.

Кстати, смертельный инфаркт случился у Дмитрия Борисовича тоже в машине, к счастью, за рулем в тот момент был его шофер.

Дмитрий Борисович был очень высокого роста, худой, что давало поводы для неизменных шуток. В поселке его за глаза звали «прилично одетый позвоночник». Кабалевский на это совершенно не обижался, он даже придумывал шутки про себя:

— У всех телосложение, а у меня теловычитание.

— У всех конечности, а у меня бесконечности.

Его консерваторский преподаватель Гольденвейзер говорил ему:

— Кабалевский, подберите ваши макароны.

Будущий композитор мог охватить пальцами почти две октавы.

Дмитрий Борисович любил рассказывать, как однажды шел по одному московскому бульвару, и какой-то мальчишка сказал своему приятелю:

— Смотри, вон Фефелева башня пошла.

У него хватало чувства юмора, чтобы подшучивать над собой, вполне оправдывая песенные строчки: «Пускай капризен успех, он выбирает из тех, кто может первым посмеяться над собой!» Рост доставлял ему дополнительные трудности: даже кровати приходилось делать на заказ.

Дмитрий Борисович не допускал расхлябанности в одежде. Когда выходил на дачные аллеи, неизменно надевал брюки, одевался элегантно, не по-дачному. Даже дома всегда ходил в брюках, «треников» не признавал. Брюки на нем очень быстро выходили из строя. Когда работал, он вертелся на стуле между роялем и письменным столом, брюки протирались на «пятой» точке и чуть ли не ежемесячно менялись на новые. Такой пример щепетильности в одежде собственного отца, как ни странно, плохо повлиял на его дочь Машу. Однажды она пришла в гости к своему однокурснику, а его отец сидел на кухне и не встал ей навстречу. Отец однокурсника был профессором, преподавателем МГУ, где тогда Маша училась на первом курсе. Она поздоровалась, а профессор сказал: