Взрыв

— Труба недействующая. Думаю, давным-давно в эту трубу загнали речку, а когда речку ту осушили, трубу забили заглушками с двух концов, да так и бросили. Она и проседала все эти годы все глубже и глубже, — видал, вокруг нее грунт какой рыхлый? Я как-то слыхал краем уха от стариков про такое. Думаю, так и есть. А впрочем, кто ее знает.

Филимонов покачал головой и отошел.

Балашов сомневался, он не очень-то поверил в гипотезу Филимонова, но его слова подсказали другую мысль.

Теперь, когда сомнений не оставалось в том, что труба недействующая, — слишком уж медленно в последние минуты прибывала вода, Балашову пришла в голову простая мысль.

Очень может быть, что когда-то в этих местах была речка, но не такая маленькая, которую можно загнать в аршинную трубу, а большая. И по дну этой речки, возможно, был проложен дюкер.

Балашов представил, как забивали в эту бывшую речку двойной ряд свай, как выкачивали между ними ведрами воду, как возились в жидкой грязи на дне речушки в домотканых портках — вколачивали в раструбы паклю, заливали свинцом, чтоб крепко было, чтоб навечно.

Это сейчас промоют водолазы гидромонитором на дне траншеи, потом мощный кран опустит туда цельно-сваренную плеть стальных труб, замоет ее водолаз своим монитором, так что и следа не останется, и готово дело.

Только на берегах знаки останутся: «Якорей не бросать».

А тогда... Тогда, наверное, это огромная была инженерная проблема — дюкер. Потому что она и сейчас немалая. А мастера, что ж, мастера, наверное, и тогда были отличные, если пролежала труба с сотню лет и осталась целехонькой. Ну так вот. А потом, очевидно, речку засыпали, осушили, а дюкер остался. Слишком, видно, хлопотно было его демонтировать.

А в остальном Филимонов, похоже, прав. Водопроводную сеть по каким-то причинам перенесли в другое место, а дюкер заглушками заткнули. Вот и осталась труба полна-полнехонька воды.

— Так-то вот больше похоже на правду, уважаемый товарищ Филимонов, — пробормотал Балашов и улыбнулся: собственная версия ему нравилась.

Он не спускал глаз с колышка.

И вот настал наконец миг, когда мутное щупальце неуклонно ползущей вперед воды дрогнуло и остановилось.

Несколько минут, будто раздумывая, оно оставалось неподвижным.

Потом медленно-медленно поползло вспять.

Еще не веря глазам своим, Балашов молчал.

Потом крикнул:

— Уходит! Братцы, она уходит, проклятая!

И все вокруг тоже заорали, зашумели, захохотали. Паша и Мишка стали швырять в воздух свои старые солдатские ушанки со следами звездочек. Облитые водой потянулись в прорабку переодеваться.

Три насоса за полтора часа опорожнили штольню досуха.

 

Когда Балашов и Филимонов осторожно спустились в штольню, глазам их предстала безрадостная картина.

Опоры кое-где перекосило. Между ними зияли вымытые водой раковины, пропали, кровля в некоторых местах угрожающе провисла.

Несколько минут оба молчали. Потом Балашов стряхнул оцепенение, быстро сказал:

— Надо срочно крепить. Сию же минуту. В любой момент может произойти обвал. Пойдут добровольцы.

Поднялись наверх. Вся бригада стала поспешно подтаскивать к стоящему у горловины подъемному крану крепежный брус.

Принимать его внизу спустился Травкин. Кроме Травкина Балашов и Филимонов взяли с собой Пашу и Мишку.

Вызвались все, но Балашов отобрал самых сильных. Травкина он брать не хотел, но когда подумал об этом, было уже поздно, — старик уже был в штольне. Сам, без всякого приказа. Балашов сперва рассердился, но потом махнул рукой, — некогда было заменять его, на счету каждая минута.

Работали с лихорадочной быстротой. Кровля зловеще потрескивала, пугала противными чмокающими звуками. Падали пласты сырой, размытой земли.

Брус ставили почти вплотную друг другу, с зазором не больше десяти сантиметров.

Выходить на незащищенное пространство Балашов никому не позволял, крепили вдвоем, с Филимоновым. Паша и Мишка подтаскивали крепь, Травкин подавал.

Никогда в жизни Санька так не работал. Тело его стало невесомым и легким, руки сами, будто самостоятельные существа, безошибочно устанавливали стойки, перекрытия. Четкими ударами ручника скрепляли их калеными, из арматуры сделанными скобами.

Страха не было. И вообще никаких ощущений и мыслей не было, кроме одной: скорей, скорей! Было одно только острое, делающее тело сильным и стремительным, напряжение.

Филимонов ворочал, как медведь, тяжелыми плечами, все норовил пролезть вперед, раньше Саньки, туда, где поопасней.

— А ну-ка не суйся! Держись под перекрытием! — прикрикнул на него Балашов. — Жить тебе надоело? — И Филимонов безропотно и сразу повиновался.

Балашов был здесь главный человек, и слушались его беспрекословно. Он работал молча, стиснув зубы, и у него не было времени радоваться своей власти и ловкости. Просто работал, и все. Только когда установили последнюю раму, Санька почувствовал, как он безмерно устал. Спину и плечи невыносимо ломило. Голова на затекшей от напряжения шее поворачивалась с трудом, ноги дрожали и подгибались.

И был он мокрый с головы до ног от пота и льющейся сверху воды.