Взрыв

— Анонимщик сделал все, чтобы его не разоблачили. Даже почерк изменил. Но он просчитался. Он не учел современных достижений криминалистики. Он, очевидно, не знает, что существует метод дактилоскопического анализа. — Санька с удовольствием произносил мудреные слова, он говорил важно и серьезно, чтобы автор анонимки не заподозрил подвоха. — Так вот. Он, значит, не учел этих самых достижений и оставил на бумаге отпечатки пальцев. У каждого члена бригады хранится в отделе кадров его трудовая книжка. И на каждой наверняка остались отпечатки ее хозяина. Простым глазом их не видно, но в микроскоп, разумеется, все удастся разглядеть. Мы с парторгом решили, с вашего позволения конечно, взять трудовые книжки всей бригады, взять эту анонимку, отнести все в лабораторию и произвести этот самый дактилоскопический анализ. Так что послезавтра мы уже будем знать, кто из нас мерзавец.

Бригада приняла Санькины слова с восторгом.

Зинка потирала руки и радовалась, как девчонка.

— Все! Попался, гадюка! Вот теперь поглядим, каков ты есть, голубок! — кричала она.

Никаких анализов Санька, разумеется, делать не собирался, но догадался об этом, кажется, один только Травкин. Он как-то странно взглянул на Саньку и усмехнулся. Но промолчал.

Теперь оставалось только ждать.

 

На следующий день бригада узнала, что Федин уволился. Санька знал это еще раньше.

Он видел, как после собрания, не переодеваясь даже, тот направился к воротам стройки.

— Вы куда? — спросил его Санька.

— Пить хочется ужас как. Пивка хочу выпить, дозволяете?

— Дозволяю, — Санька усмехнулся и поглядел ему в глаза со всем презрением, на которое был способен, — не поперхнитесь только. Жаль будет честного советского рабочего.

— Шутник вы, товарищ прораб, — пробормотал Федин и шмыгнул за ворота, побежал забирать свою трудовую книжку.

За вещами пришла через пару дней дочка Федина. Она же принесла спецовку и сапоги.

Худенькая русая девчушка лет двенадцати с хорошенькой мордашкой и милой открытой улыбкой.

Она вошла в прорабку, вежливо поздоровалась и сказала, что папа заболел, у него болит сердце, ему, оказывается, нельзя работать тяжелую работу.

Все молча глядели на нее, а она улыбалась.

— Бедная девочка, — тихо сказал Травкин.

Девочка обернулась к нему и сказала:

— Вы не беспокойтесь, папа поправится. Он вообще-то никогда не болеет.

И она ушла.

— Бедная девочка, — снова сказал Травкин.

Все молчали. Каждый думал о своем. Молчал и Филимонов.

Действительно, бедная девчушка. Лучше уж вообще не иметь ей отца, чем такого. Ведь рано или поздно она узнает, шила ведь в мешке не утаишь. Сейчас он для нее самый хороший, самый умный и добрый. Каково же ей будет, когда узнает.

Филимонов увидел себя в возрасте этой девочки, вспомнил, как он мечтал тогда об отце, как завидовал тем, у кого они были. Как легко он тогда привязывался к любому взрослому мужчине, который хоть самую малость, чуточку приласкал его.

Это было уже после встречи с Мирчо, в том же маленьком городке.

 

Жутко хотелось есть. На опостылевшую недозрелую алычу тошно было глядеть — от одного ее вида сводило скулы и рот наполнялся густой слюной.

Вообще-то, если круто посолить, то и алычу можно бы погрызть, тогда оскомы не будет, но соли не было. Кончилась соль. Для того чтобы добыть ее, Серега и Митька часами поливали водой из солончакового озера фанеру. На самом солнцепеке. Делать это надо было крайне осторожно, а не то одним махом можно испортить всю работу. На высыхающей фанере оседал тонкий слой соли, и не дай бог грубо плеснуть на нее! Плесь! И все труды насмарку.

Дело это тонкое, но игра стоила свеч. В удачные дни наскребали полную гильзу от трехлинейного патрона.

Правда, соль была с каким-то аптечным привкусом, но, чтобы обращать внимание на такие пустяки, надо было быть последним зажравшимся мешочником.

Вот у тех было что пожевать!

Однажды, когда Серега и Митька устроили пир, к ним подошел один такой тип.

Мальчишки сидели подле самой воды, в том месте, где булыжная выщербленная временем стена древней крепости уходит в реку, прикрывает разожженный костер от ветра.

Пла́вник горел жарким бесцветным пламенем.

Митька уверял, что эти белые, как кость, деревяшки горят особым пламенем — на нем рыба вкуснее.

В тот удачливый день у них было все. Тогда еще рыба ловилась, потому что бомбили от случая к случаю, и у мальчишек был целый кукан пескарей.

Они насаживали рыбех на палочки и жарили — получался отменный шашлык. Рыбех съедали с костями, чтоб ничего не пропадало. И соль была — целый патрон. И хлеб — целая кукурузная лепешка — чурек. В общем, Митька и Серега пировали.

Этот тип подошел незаметно. Даже странно — такой здоровенный краснорожий мужик в добротных яловых сапожищах, от которых остро пахло дегтем, шагал по хрусткой гальке бесшумно и легко, как Митькин сеттер. На нем была толстая суконная куртка и диагоналевые галифе с кожаной заплатой на весь зад. Дядька плотно, по-хозяйски сел у костра и уставился на мальчишек.