Взрыв

— Ну что ж, борьбу богов и титанов надо обставить соответственно, на высшем уровне. Я сейчас пойду принесу борцовские куртки, у меня есть одна побольше размером, как раз подойдет тебе, старшина. А вы, ребята, очистите пока от камешков лужайку рядом с волейбольной площадкой. Бороться будем босиком.

Никита заметил, что его деловитый, решительный тон произвел впечатление.

Солдаты переглянулись, капитан Вася Чубатый удивленно вскинул брови.

— Может, не стоит? — спросил он. — К высоте-то ты еще не очень...

Никита состроил свирепую гримасу:

— Нет уж! Разбудили во мне зверя, теперь трепещите! В гневе я страшен!

Он сходил домой, переоделся, туго затянул пояс куртки, покачался пружинисто на носках и сразу испытал такое знакомое, но почти забытое чувство подтянутости и особого вкрадчиво-упругого напряжения, которое всегда охватывало его перед схваткой.

Таня, конечно, тоже пошла. Спросила только:

— Не заломает он тебя? Все-таки ты после операции ни разу...

— Я в форме, Танюха! Ты не бойся!

Все население КПП, кроме ушедших в наряд и дежурного по вышке, было в сборе.

Неожиданно получился этакий стихийный спортивный праздник. Судить взялся сам капитан Чубатый.

Никита невольно улыбнулся, увидев старшину Приходько.

Борцовская куртка-халат едва не трещала на его медвежьих покатых плечах, а сатиновые до колен трусы напоминали футбольную моду времен славных ореховозуевцев.

Никита, пригнувшись, стал в стойку, пристально взглянул в глаза Приходько. Он всегда безошибочно определял, боится его противник или нет.

Бывало, соперник отвечает взглядом нахальным, вызывающим, злым даже, но что-то дрогнет в самой глубине зрачка, что-то неуловимое, и понимаешь: этот мой, трусит.

Приходько не боялся, взгляд его был серьезен и тверд.

И тогда Никита воспользовался другим приемом и тут же пожалел об этом. Прием этот годился для наглецов и был не очень-то чист, пожалуй.

— Да не бойся ты меня, старшина, — сказал Никита. — Ну чего ты меня так боишься все время?

На нахалов это действовало: они со злостью бросались вперед напролом и в большинстве случаев попадались на прием.

Приходько же только покачал укоризненно головой, чуть заметно улыбнулся.

Они сошлись, и когда Никита почувствовал на своем предплечье жесткое, костяное кольцо захвата, то мгновенно понял: стоит Приходько притиснуть его к груди, оторвать от земли, и никакие приемы ему, Никите, не помогут.

Этого допускать было нельзя.

Он резко вывернул руку в сторону большого пальца, освободился, затанцевал вокруг противника.

Машинально отметил, что старшина заплетает ноги, значит, борьбой, настоящей спортивной борьбой, никогда не занимался.

Приходько тут же вцепился ему в куртку у плеч. Это было не страшно. Никита присел пониже, упираясь изо всех сил, но старшина с мощью и неотвратимостью дорожного катка вытолкал его за край «ковра».

Солдаты обрадованно зашумели. Судья пригласил борцов в центр.

— Куда ему против нашего, видал, как прет! — услышал Никита и усмехнулся.

«Тут-то твоя погибель и таится, старшина», — подумал он.

Приходько снова резко пошел на Никиту, но тот неожиданно упал на спину, рванув на себя противника. Старшина по инерции полетел вперед, на Никиту, который мгновенно швырнул его ногой через себя, легко перекувырнулся, увлекаемый весом старшины, и поймал стопу Приходько на болевой прием.

Классический бросок через голову с последующим захватом — «ущемление ахиллесова сухожилия». Это произошло так быстро, что подробностей зрители не успели рассмотреть.

Взметнувшиеся высоко ноги, глухой удар, кувырок через голову и... старшина лежит на спине. Никита тоже на спине и какое-то замысловатое сплетение ног: одна нога Никиты на груди у Приходько, другая на его ноге, а стопа второй ноги старшины плотно зажата под мышкой у Никиты.

«Ущемление ахиллесова сухожилия» — болевой прием, который сильный человек может некоторое время терпеть.

Никита медленно, боясь повредить, выгибал стопу противника, а тот, стиснув зубы, терпел.

Будь на месте капитана Чубатого мало-мальски опытный судья, он тут же прекратил бы схватку: терпеть болевой очень опасно — можно не выдержать напряжения, резко расслабить мышцы, и тогда разрыв связок, а то и сухожилий.

Никита понимал это прекрасно и застыл, недоумевая, боясь только одного: не задумал бы рвануться старшина — тогда случится несчастье.

Молчали солдаты, молчал капитан, Бабакулиев молчал.

Молчал и Приходько. И было ему очень больно. Но он не был спортсменом, он был солдатом и не считал возможным сдаваться, пока еще можно терпеть хоть немного, пока ясно сознание, пока жив.

И когда Никита внезапно понял это, он тут же отпустил Приходько.

Вскочил на ноги, поправил куртку и проворчал:

— Здоровый, черт! Поди совладай... Ничья! — От смущения он готов был провалиться сквозь все три тысячи метров Копет-Дага!

Как же он сразу не понял, с кем имеет дело! Зря парня мучил... Э, дьявол!

Его смущение передалось окружающим, даже тем немногим, кто не понял, что произошло.

Только трое совсем молоденьких мальчишек-первогодков заорали, захлопали в ладоши:

— А вы думали! Силу надо иметь!