Взрывное лето

— Был один разговор. Вчера, уже под утро, перед закрытием. Клиенты поднабрались, разговорились… Подошли к бару двое, они не постоянные наши посетители, но последнее время каждый вечер заходили, когда на пару часов, а когда и на всю ночь. Играли всегда только в рулетку, к другим столам не подходили даже. Я им виски налил, они выпили, смеялись что-то, по плечам друг друга хлопали. Ну, я не очень прислушивался, устал уже. А они еще заказали, и тут один рюмку поднимает и говорит: «Помянем Барина, земля ему пухом!» И снова засмеялся. Другой ему буркнул что-то, я не разобрал, а этот знай себе ржет. «Отдадут, — говорит, — и вторую половину, мы их, — вы уж, Татьяна Александровна, извините, прямо повторять неудобно, — крепко за задницу держим». И тут до меня дошло: Кондратова-то убили!

— А раньше ты считал это самоубийством?

— Да нет, я имею в виду, что они убили!

— Не поняла, почему именно они?

— Так ведь «Барин» — это Кондратов! У него не то чтобы кличка, а так… вроде прозвища. Я, когда сплетни слушал, запомнил, его часто «Барином» называли.

— По-нят-но, — по складам сказала я. — И что потом?

— Потом тот, веселый, хотел к рулетке вернуться, а второй ему говорит: «Хватит, да и казино скоро закрывается, завтра все равно придем, вот и доиграешь». Выпили еще и ушли. А я сразу, ну то есть не сразу, а утром, Андрею Николаичу позвонил. Он же мне как отец родной, кто же знал, что так все получится?

Я сунула руки в карманы, постояла молча, пристально разглядывая бармена. Под моим взглядом он снова занервничал, снова потянулся к крестику, бормоча «вот как бог свят». Собственно, ни сам Шурик, ни его рассказ сомнения у меня не вызывали, просто надо было подумать.

— Подожди, — остановила я его бессвязный лепет. — Опиши мне этих двоих.

— Они оба… ну такие, обыкновенные, — он немного растерянно посмотрел на меня. — Не кавказцы, это точно, русские. Одеты хорошо, рубашки канадские, знаете, такие белые, из тонкого трикотажа. К телу очень приятно. Брюки… фирму назвать не могу, но на губернском рынке, на втором этаже недавно похожие видел, за тысячу двести, мокасины у обоих настоящие. Да, еще, у того, второго, часы на руке, «Ролекс», солидная вещь. А у веселого на левой руке кольцо. Печатка. На безымянном пальце. Если действительно золотое, то очень недешево стоит.

— Шурик, а лица у них какие были? Рост? Высокие, маленькие, толстые, тонкие? Приметы особые?

— Приметы? Да нет, ничего особенного, люди как люди. Рост? — Он задумался, потом поднял ладонь сантиметров на пятнадцать над своей головой: — Вот такие примерно. Один чуть пониже, тот что с часами. Не толстые, но и не хлипкие, обыкновенные… А, вспомнил, есть примета! У веселого зуб золотой, сверху, вот здесь, — Шурик показал на коренной зуб слева. — Так его незаметно, а когда смеется, то сразу видно.

— Зуб, это, конечно — примета, — вздохнула я. — А уши? Может, оттопыренные сильно?

— Уши? Да вроде нормальные. Нет, не знаю, не присматривался.

— Ну ладно. А пришли они вчера, как собирались?

— Нет. Но вчера здесь такая суета была! Милиции понаехало, и снаружи, и внутри, свидетелей искали. Посетители, которые поосторожней, сразу разошлись, зато любопытных полные залы набилось. И никто же мимо бара не пройдет, все ко мне. Так что столпотворение, оглянуться некогда было. Но я так думаю, если бы они в баре были, я бы их увидел. И рулетка, где они всегда играли, мне хорошо видна.

— Но если бы они заглянули в казино, увидели, что здесь милиция, и сразу ушли, ты мог их и не заметить?

— Ну… если сразу, не сыграв, не выпив… тогда, конечно, мог и не заметить. Только зачем же им тогда в казино приходить, если не играть и не выпивать? — глубокомысленно отметил он.

— Это ты, конечно, прав, — не менее глубокомысленно согласилась я. — Если не играть и не пить, то и в казино приходить нет смысла. Шурик, а когда эти двое впервые появились у вас? Ты сказал, несколько дней назад, это до двадцать седьмого июля или после?

— Господи, да разве ж я теперь вспомню! — Шурик всплеснул руками. — Вокруг меня ведь каждый день люди, словно пчелы, роятся!

— И все-таки. Двадцать седьмое, среда, восемь дней назад. Когда перед тобой эта парочка начала мелькать? Раз несколько дней, значит, больше трех. Четыре? Пять? Или тебе не хочется об этом говорить? Ты ведь не будешь от меня ничего скрывать, а, Шурик?

— Татьяна Александровна, да что вы! Я же перед вами как на духу, как перед родной матерью…

— Ты это брось, — поморщилась я. — Придерживайся одной версии: или Мельников — твой родной отец, или я — родная мать. И то, и другое вместе никак не получится.

— А? — тупо спросил Шурик.

— Ладно, забудь, — я сунула ему визитку. — Здесь мой номер телефона. Если вспомнишь, какого числа эти двое у вас появились, позвони мне. И если снова их увидишь, звони. Только на этот раз не дожидайся утра, звони сразу, понял?

— Понял, — Шурик старательно закивал, запихивая картонный прямоугольничек во внутренний карман своей шикарной жилетки. Потом робко поднял на меня глаза: — Я могу идти? А то у меня работа.