Взрывы в Стокгольме

— Сначала помогла мне с жильем, а потом устроила фальшивое удостоверение личности, пока все немного не утряслось.

— А жилье она вам устроила в одном из своих домов?

— Конечно, а как же? Она это сделала не только для меня одной, для очень многих. Поэтому в этих домах и живет сейчас так много иностранцев, еще с того времени.

— Для очень многих... Значит, импорт людей она организовала в больших размерах?

— Нет, не то чтобы в больших. Но она лично спасла человек, может быть, пять, прямо перед носом у шведской полиции. Она была чудесным человеком, эта фрекен Петерсен. Чего я никак не могу сказать о полицейских...

— Вы думаете, полиция знала, что с ними случится, если их отправят обратно в Германию?

— Конечно, знала, знала прекрасно. Хотя все делали вид, что понятия об этом не имеют. Тогда шла большая игра, можно было делать вид, что ничего не знаешь, и давать людям умирать. Блестящая страница в славной истории Швеции! Мне бы, пожалуй, не следовало так говорить. Я ведь не шведка. Я благодарна, что мне дали возможность остаться здесь, что нашлись люди, которые были так доброжелательны, помогли мне.

— А эту фрекен Петерсен, как бы мне ее разыскать?

— Она уже умерла. В прошлом году.

— Кому же переданы права на акционерное общество «Недвижимая собственность Линнеус»?

— Не знаю. Была у нее сестра, младше ее, вероятнее всего, ей.

— А сестра тоже помогала ей в устройстве немецких беженцев?

— Вот этого я не знаю. Вполне возможно, но я ее с этой стороны не знаю. Сестра значительно моложе ее... Подождите... когда все это происходило, ей, наверное, было лет двадцать пять.

— Вы знаете имена беженцев, кому тогда оказывалась помощь?

— Нет, не помню, конечно. И не представляю, кто бы мог знать. Но в тех домах жило довольно много народу. Многие прибывали во время войны или после нее, уже в качестве легальных беженцев. Не всем отказывали. Тех, у кого в Швеции были близкие родственники, обычно оставляли. И многих из легальных беженцев фрекен Петерсен тоже оставляла у себя в доме.

— Теперь я должен вернуться к той проблеме, которая меня больше всего интересует в данный момент. К человеку, устраивающему взрывы. Какое он может иметь отношение ко всему тому, что вы мне только что рассказали?

— Не имею ни малейшего представления. Сама не могу понять. Я-то думала, что все уже давным-давно позабыто...

Сюндман поехал в дом полиции и доложил обо всем комиссару  Бенгтссону.

— Ты напал на ложный след,— сказал Бенгтссон и начал медленно, методично почесывать ухо.— И потом, она все страшно преувеличила, в особенности то, что говорила о полиции.

— Ты не знаешь этого Улофссона из Хельсингборга?

— Нет.

— Слушай, ты на себя не похож,— сказал Сюндман.— Так скуп на слова и вообще... суровый.

— Нет, не в этом дело.

— Но что-то здесь не так.

— Все так. Но не может же человек устраивать целую серию взрывов из-за того, что произошло тридцать лет назад и давным-давно забыто!

— Ты сегодня агрессивный.— Сюндман посмотрел Бенгтссону прямо в глаза.— Ты знаешь, мы все тебя ценим и восхищаемся тобой. Ты очень дельный и знающий полицейский работник, и потом ты прямой и честный человек, и я горжусь тем, что с тобой работаю. Ты знаешь, что мы твои друзья и тебя понимаем.

— Я боюсь не тебя,— сказал Бенгтссон,— а себя самого.

— Себя самого?

— Мне до сих пор казалось, что я все, все позабыл. А теперь вдруг опять все вылезает на белый свет.

— Что вылезает на белый свет? О чем ты?

— Мне было тогда столько же лет, сколько тебе теперь,— сказал Бенгтссон.— Мне, собственно, не было до этого дела, в то время я работал в отделе краж со взломом. Но один раз меня включили в группу, когда делали большую облаву.

— Вот как! Облаву... Где же это?

— На Риддаргатан, 35. В том доме, где произошел первый взрыв динамита.

— И ты говоришь об этом только теперь?

— Я же сказал, что все абсолютно забыл. И только теперь вспомнил.

— И что же это была за облава?

— Мы искали нелегальных беженцев.

— Нашли кого-нибудь?

— Нашли троих.

— Что с ними потом случилось?

— Они были интернированы в концлагерь в Энчепинге.

— Их отослали обратно в Германию?

— Нет, это было уже в конце войны.

— И все-таки тебя мучает чувство вины?

— Да.

— Меня тоже. И хотя мне было тогда всего шесть лет, чувствовал я себя очень неважно, когда госпожа Хейманн рассказывала о том времени. Никак не мог заставить себя слушать о том, что случилось. Все время хотелось прервать разговор. Я просто принуждал себя вести допрос.

— Ты хоть знаешь, о чем идет речь? — спросил Бенгтссон.

— Да, конечно, я же слышал, что она сказала.

— Но ты знаешь, сколько их тогда было?

— Нет.

— Их тогда было несколько тысяч,— сказал Бенгтссон.— Несколько тысяч, и мы выслали их обратно в Германию, прямо в газовые камеры.

— Я об этом даже не подозревал.

— Об этом обычно не говорят. Ни в каком учебнике истории ты этого не найдешь. Потому что то время не украшает славную историю Швеции. Это как раз та глава, о которой все хотят забыть. Все те, по чьей вине все произошло.

— Но один человек об этом не забыл. Тот, кто устраивает взрывы.