Взрывы в Стокгольме

— Тем не менее занимается он тем, что устраивает взрывы.

— Ах, это только выражение его силы и твердости характера! Просто у него потребность в том, чтобы дать своей силе выход, и для этого ему нужны сильные средства.

— Ну, хорошо, большое спасибо,— сказал Сюндман.— Я вернусь, если понадобится спросить что-нибудь.

20 

Ребята не решались выйти из пивного бара, все сидели и сидели там, целый день. Казалось, им хочется только одного — отодвинуть неприятную действительность. Они сидели и фантазировали — об иных мирах, о каком-нибудь другом образе жизни, таком недоступном для них в этот холодный апрельский день. Но внезапно Леннарт воскликнул:

— У, чертов папаша! Предать нас полиции! Каково, а? Только для того, чтобы выпутаться самому!

— А чего ты, собственно, ожидал? — сказал Эрик.

— Да он, оказывается, такой же, как все,— сказал Леннарт.— Такой же предатель, как все они. Кругом одни предатели. Когда у тебя неприятности, все отворачиваются и ухмыляются тебе в спину.

— Я тебя поддерживаю,— сказал Эрик.— Мы-то друг друга не предадим.

— А мы-то еще взорвали дом полиции,— сказал Леннарт.— И ведь только из-за отца. А он? Он в это время нас предавал. Эх, знать бы об этом раньше, вместо дверей взлетела бы на воздух его камера.

— Ты слишком близко принимаешь все к сердцу,— сказал Эрик.

— Да, почему-то я думал, что папаша у меня мировой парень. А сейчас до меня дошло, что все его разговорчики— одна сплошная трепотня. Трепался о силе да об оппозиции, а сам что? Жалкий слабак, делает только то, что ему велят, настоящая марионетка в руках у предателей, у социал-бюрократов этих...

— Папаша твой больше всего на свете заинтересован в том, чтобы удержать за собой свое местечко да еще стрелять ворон,— сказал Эрик.

— Ты не должен так говорить о моем отце. Он часто бывал мировым парнем, хотя теперь он меня предал.

— Чего это ты начинаешь его вдруг защищать?

— Ты не должен плохо говорить о моем папаше, вот и все. Сам я могу, если захочу, а тебе нельзя.

— Вот как,— сказал Эрик.

— Мой папаша раб,— сказал Леннарт.— А мы с тобой не будем рабами. Не станем хорошо приспособившимися марионетками в руках у социалистов. Мы будем взрывать, взрывать, пока они не сообразят, что не могут нас сделать рабами. Мы с тобой никогда не станем винтиками в машине.

— Представь себе, как мы взорвем статую Свободы в Нью-Йорке! Рванем, а она ка-ак бултыхнет — прямо в Атлантический! — сказал Эрик.

И они опять погрузились в свои фантастические бредни и строили всякие планы, пока не пробило восемь. В это время бар закрывался.

— Все, уходите, бар закрывается,— сказала хозяйка, женщина лет пятидесяти; вид у нее был совершенно изможденный.

— Конечно,— сказал Леннарт.— Мы сейчас уходим.

Когда они вышли, Леннарт сказал:

— Нам нельзя спорить. А то привлечем к себе внимание. Куда теперь двинем?

— Вон там стоит полицейский,— сказал Эрик.

— Значит, пойдем в другую сторону.

— Да, это самое надежное.

— Как холодно, а? — сказал Леннарт.

— Пошли в кино,— предложил Эрик.

В фильме показывали американских солдат во Франции во время второй мировой войны.

— Подходящие парни,— высказался о фильме Леннарт, когда они вышли из кино.

— Как мы с тобой,— сказал Эрик.

—  Конечно,— согласился Леннарт.— Только погремушки у них тогда были настоящие. Нам бы такие!

— Ну, твой динамит тоже штучка что надо!

— Он у меня здесь, с собой,— сказал Леннарт.— Пять патрончиков с капсюлями и бикфордовым шнуром.

— Смотри, осторожнее со своей сумкой,— сказал Эрик.— Вдруг взорвется!

— Не стукнуть бы только ее как-нибудь,— сказал Леннарт.— Да не уронить бы ненароком.

Они пошли рядом по Кунгсгатан, по направлению к Васагатан.

— Холодно,— сказал вдруг Леннарт.

— Да.

— Пока солнце светило, было тепло и хорошо. Ночью чувствуешь зиму. Ветер тебя так и пробирает насквозь.

— Домой идти мы все равно не можем,— сказал Эрик.— Ясное дело, фараон там сидит и нас поджидает.

— Точно. Куда же податься?

— Ну, как-нибудь сейчас устроимся.

— Неужели тебе самому не холодно? — с удивлением спросил Леннарт.

— Холодно немного,— сознался Эрик.

— Не можем же мы всю ночь таскаться по улицам. Так можно и совсем замерзнуть.

— Давай зайдем куда-нибудь.

— Куда, например?

— Ну, в ворота хотя бы или еще куда.

Они попробовали открыть одни ворота, вторые. Все были заперты.

— Никогда я раньше не чувствовал себя таким брошенным,— сказал Леннарт.— И, главное, в любую минуту может нагрянуть полицейская машина... Конец теперь нашему веселью.

— Что ты хочешь сказать?

— А что нам делать? Остается только идти в полицию и сдаваться. Не коченеть же на улице. Как ты думаешь, нас посадят в тюрьму?

— Не знаю,— ответил Эрик.— Веселого, во всяком случае, не жди. Нет. Это не дело. Мы должны встряхнуться,— сказал Эрик.— Ты бубнишь, как по покойнику читаешь. Слушай, а не взорвать ли какую-нибудь дверь, а? Чтобы погреться!

— Как ты полагаешь, куда фараоны бросятся прежде всего, когда услышат грохот?

— Фараоны только посмеются, когда нас сцапают,— сказал Эрик.— Как магистр Энбум, когда ты скис на последней письменной.

— Если бы только не было так дьявольски холодно,— сказал Леннарт.