Warhammer 40000: Ересь Хоруса. Омнибус. Том II

Ралдорон от удивления отшатнулся, когда Мерос поднял медицинскую перчатку, механизм зажужжал, и апотекарий выбрал инъекцию. Но Первый капитан знал, что действия апотекария бесполезны.

Взгляд чистой, неподдельной ненависти в глазах Штиля пугал. Он взглянул на Мероса и плюнул ему в лицо с холодным, отмеренным усилием воли. Ралдорон заподозрил, что Космический Волк цеплялся за последние мгновения жизни только для этого поступка.

В тот момент, как свет в глазах Штиля гаснул, он произнес несколько гортанных гласных звуков на родном языке, которые не могли быть ничем иным, кроме как самыми низкими и грязными ругательствами его народа.

— Он проклинает нас, — сказал Ралдорон, глядя на умирающего Космического Волка, — и винит в своей смерти.

— Вы говорите на его языке? — спросил Расин.

— А мне и не нужно.

Тело рунического жреца затихло, и Мерос закрыл его глаза. Апотекарий посмотрел на капитана.

— Его раны…

Ралдорон прервал Мероса покачиванием головы, но непроизнесенные слова эхом прозвучали в мыслях. «Его раны нанесены не врагом».

— Собери легионеров, — приказал капитан Расину. — Идем дальше.

Халердайс Гервин проснулся от собственного крика. Он не был уверен, закончился кошмар или просто продолжился в другом обличье.

Летописец неуверенно поднялся с койки, на которую рухнул, казалось, целую вечность назад, и обнаружил, что выжившие сигнусийцы и матросы корабля в панике бегут из ветхого металлического отсека. Летописец видел, как люди падали на палубу и их затаптывала толпа. Он попытался сопротивляться, когда в его сторону устремилась масса тел, но деться было некуда. Гервин споткнулся и побежал вместе с остальными. В противном случае его бы раздавили.

Толпа, подобно волне, хлынула в широкие коридоры «Красной слезы» и разделилась. Люди разбежались в разные стороны, отчаянно вопя. Гервин увидел пробежавшего мимо старика Зомаса. У него текла кровь из пореза на щеке, а безумный страх лишил рассудка.

Летописец попытался окликнуть его, но ударился об опорную балку, и у него закружилась голова. Он отошел достаточно далеко от давки, чтобы обрести хоть какую-то возможность ориентироваться.

Гервин находился в открытом загрязненному небу коридоре и заметил крылатых чудовищ, которые пикировали на них, привлеченные запахом страха. Гервин видел этих фурий раньше, в кошмарных снах и смутных видениях, и неконтролируемо зарисовывал в своем пикт-планшете. Даже тогда он знал, что эти существа реальны. Они наводнили его мысли, а столь подробные детали, как масса и облик, могли принадлежать только чему-то реально существующему.

Не имело значения, что своим существованием они отрицали законы природы и здравого смысла, но именно так и было. Эти чудовища являлись воплощением нереальности, ворвавшейся в этот мир, как вспышка безумия.

Гервин заметил золотые и красные проблески, устремившиеся навстречу демонам. Кровавые Ангелы. Последние легионеры на борту корабля забыли о них, бросив слабых и беззащитных, чтобы вступить в бой. Внутри у летописца все похолодело, а ноги задрожали. Он и это видел в своих снах, множество таких же легионеров, охваченных столь сильным гневом, что в своем стремлении окунуться в битву растаптывали мужчин и женщин, которых должны были защищать. В его мыслях появилось лицо командира гвардии Азкаэллона, он увидел призрак его зловещего облика, освещенного вечным и холодным пламенем свирепости.

Гервин закрыл ладонями лицо, снова и снова отрицая увиденное. Если это реальность, а сон — это сон, то что из них было хуже?

— Это место кошмар! — закричал он, бессвязно бормоча, по лицу катились слезы. Летописец почувствовал, как ломается его воля, страх — колоссальный, всепоглощающий страх — раздавил человека своим весом. Он собирался умереть, и ему не оставалось ничего, кроме как ждать этого момента.

Молодые сильные руки схватили его за плечи и грубо встряхнули.

— Перестань сейчас же! — раздался крик.

Сквозь туман в глазах Гервин увидел солдата фасадианской пехоты по имени Дортмунд. Он выглядел зеленым юнцом, наряженным в униформу зрелого человека, и не готовым к опасностям битвы.

— Ловушка захлопнулась, — пробормотал летописец, не зная, откуда пришли слова. — Это наш конец. Они кинули нас на погибель.

— Нет… — начал Дортмунд, но слова превратились в неожиданный крик, а спина выгнулась. Глаза широко раскрылись, из груди вышел зазубренный клинок, ржавый и затупленный от множества совершенных им прежде убийств. Оружие вытянули с влажным звуком хлынувшей крови, и Дортмунд упал на палубу.

Перед летописцем стоял мускулистый бандит, которого вместе с остальными эвакуировали со Сколтрума, с зажатого в руке ножа капала кровь. Гервин отпрянул, но уперся в балки.

Над плечами здоровяка он увидел фурий, садившихся на металлические балки разрушенного корпуса, они щелкали когтями и зубами, чувствуя запах крови.

— Твоя история всегда заканчивалась именно так, — сказал Хенгист, его глаза лихорадочно блестели за миг до того, как он погрузил клинок в сердце летописца.