Weird-реализм: Лавкрафт и философия

Короче говоря, Лавкрафт уже заслужил наше доверие своим подробным рассказом о лабораторных экспериментах и озадачивающих результатах, полученных в ходе их проведения. Мы уже прекрасно знаем о странных свойствах этой необычной субстанции, даже если большинство из них недоступны пониманию. Лавкрафт пользуется открывшейся здесь возможностью переключить наше внимание с отдельного выбивающегося объекта на ужасающую сверхкосмическую среду, которая изначально была его домом. Теперь это уже не просто отдельный странный объект, случайно упавший в Массачусетсе, — теперь это лишь один типичный продукт «иных вселенных, где царят иные законы материи, энергии и вообще существования». Обширность нашей Вселенной и все бесконечные чудеса ее топографии оказываются редуцированными до песчинки среди бесчисленных других вселенных, в каждой из которых свои законы материи, энергии, геометрии, светотени, перспективы и даже цветового спектра.

18. Не вполне соответствуют

«[Нейхем] не пытался объяснить это точнее, но у его собеседников сложилось впечатление, будто он полагал, что следы не вполне соответствуют повадкам и анатомии белок, зайцев и лисиц, какими они должны быть» (CS 347-348; ЦМ 220 — пер. изм.).

Отнюдь не будучи плохим стилистом, Лавкрафт часто производит нововведения, которые напоминают технические прорывы, обнаруживаемые Вазари у ранних итальянских художников[78]. Увидев несколько примеров аллюзий на неименуемое, теперь мы встречаемся с аллюзией на аллюзию, производящей исключительно яркий эффект ужаса.

Мы начинаем со знакомого лавкрафтианского жеста. Следы не вполне соответствуют тому, какими они должны быть. Даже эта начальная тема обогащается нюансами — в основном тремя. Во-первых, «белки, зайцы и лисицы» сгруппированы. Эти в целом безвредные и колоритные сельские животные часто служат символами деревенского уюта. Объединенные в целое, они как бы проходят некий процесс порчи и разложения; более того, они, кажется, проходят его вместе. Это предполагает, что сияние портит не индивидуальных животных и даже не виды, а целые группы видов, которые функционируют как единый объект: обобщенная белко-зайце-лисья сущность теперь становится каузальным партнером цвета иных миров, и таким образом группа из трех биологических видов становится реальным объектом, чего обычно не происходит. Во-вторых, объединение в группу «повадок и анатомии» — типичный и эффектный лавкрафтовский ход. Обычно связь между любым существом и характерными для него следами настолько непосредственна, что нам не пришло бы в голову их разделять. Но теперь, изображая разрушение этого отношения, Лавкрафт показывает нам, что в том, как анатомия и привычки животных отражаются в их следах, что-то не так. В-третьих, есть дополнительная пугающая неопределенность в слове «должны» (ought)

в конце пассажа — как будто отношение между анатомией/повадками и следами есть не автоматически работающее правило, а лишь общепринятый регулятивный принцип, допускающий некоторые отклонения. Это прозвучало бы достаточно тревожно даже в натуралистическом литературном тексте.

Но по-настоящему интересным данный пассаж делает то, что все эти искажения отношения между вещами и их качествами не наблюдаются непосредственно ни рассказчиком, ни Эмми Пирсом, а также не пересказываются напрямую Пирсу Нейхемом Гарднером. Нам просто говорят, что у собеседников Нейхема «сложилось впечатление, будто он полагал, что следы не вполне соответствуют повадкам и анатомии белок, зайцев и лисиц, какими они должны быть». Трудно точно определить, как именно мы могли бы вывести из уклончивости и сдержанности рассказчика то, что он сделал столь конкретные выводы о следах животных. Но Лавкрафту каким-то образом удается добиться такого эффекта: он громоздит аллюзию над аллюзией, как жутковатый старик-сосед, сооружающий второй подвал под уже существующим тайным подвалом.

Новизну этой техники лучше всего показать, модифицировав для проверки один из предшествующих пассажей. Представьте себе, например, что статуэтку Ктулху из предыдущего рассказа видел не сам рассказчик, а только Нейхем Гарднер. Получилось бы что-то такое: «Нейхем не пытался описать точнее внешний вид идола, но у его собеседников сложилось впечатление, что образы осьминога, дракона и пародии на человека могли отчасти передать дух этого создания». И оригинальный пассаж о Ктулху, и эта модифицированная его версия имеют дело с поломкой отношения между объектами и их манифестациями, но лишь последняя добавляет в конструкцию второй уровень отсылки или аллюзии.