XX век. Исповеди: судьба науки и ученых в России

— Мне тогда было 26 лет. У меня была двухлетняя дочка, я взяла ее с собой в Москву… Почему именно я? Там. в клинике были девушки, которые так или иначе были связаны с "гермозоной", знали правила радиационной безопасности… Были и такие, кто честно сказал: "Я боюсь", и они не поехали… Я уважаю тех, что так говорил… Однажды я возвращалась с работы с одним из операторов. И он сказал, что "никогда в жизни не отпустит жену убирать горшки за ними…" А если у нас случится такое? Если за вами никто не будет ухаживать! Тогда он промолчал, ничего не сказал… Сейчас он, наверное, забыл тот разговор — большим начальником стал… У каждого из нас спросили: согласна или нет? Требовалось личное согласие обязательно!.. Никого насильно, против его желания туда не посылали…

— Все уходили в 6-й клинике на ваших глазах… — Да.

— Я поражаюсь, что это вас не перепугало… Вы же никогда не сталкивались с этими боксами, с изоляцией, с постоянным ожиданием смерти?

— Первый раз посмотрели смерти в лицо… Ужасного было много… Случалось так, что те, кто умирал, и те, кто за ними ухаживал, учились в институтах в одних группах!.. Страшно это… А через несколько дней ощущение того, что ты ухаживаешь за чужим человеком пропадало — когда ты ему постоянно закапываешь облепиховое масло и выносишь горшки, то возникает какое-то родственное чувство…

— Почему именно облепиховое масло?

— А все слизистые оболочки сожжены…

— Лучевые ожоги страшны…

— Меня поразила там одна вещь: привыкание. То, что удивляло нас, никаких эмоций у врачей и медсестер подчас не вызывало — они это видели постоянно. Очевидно, иначе и нельзя — в такой клинике нужно быть хладнокровным, не столь эмоциональным…

— Оставим эти тяжелые воспоминания… Лариса, расскажите о своих родителях…

— Мой отец, Александр Егорович Сартин работал на станции, пускал ее, участвовал в ее наладке и монтаже оборудования. Он был большим специалистом по циркуляционным насосам, занимался их обслуживанием и ремонтом… Забавно, но его всегда выбирали делегатом разных партийных конференций, на которых он обязательно выступал и говорил все, что думал… Он ничего не боялся…

— Естественно, так как мало желающих идти на "ядерный остров", где стоят эти самые насосы, не так ли?

— Конечно… Он много читал, и у него прекрасная память. В общем, на станции он был "трибуном", и он активно участвовал во всевозможных идеологических спорах.

— Почему вы говорите в прошедшем времени?

— Он ушел на пенсию, отошел от активной работы. В 91-м году он сказал мне, что был и остается коммунистом, и что те идеалы, которым он поклонялся всю жизнь, были и остаются для него святыми…

— А когда он оказался здесь?

— В 72-м году, когда пускали первый блок. Сюда со всей страны собирали лучших специалистов…

— А мама?

— И на Белоярке, и здесь она работала в отделе рабочего снабжения, то есть всех нас кормила…

— А старшая сест ра?

— Мы с ней закончили один вуз — МВТУ, один факультет.

— Откуда у вас, у девчонок, такая страсть к технике?

— Недавно я нашла письма подруги. Мы очень любили физику в школе… Потом я уехала сюда, и мы переписывались… В 12 лет мы считали, что физика — это самое интересное, что может быть в науке!

— В 12 лет надо влюбляться, но в не в физику…

— А мы жили ей! Никогда не забуду, как в "Доме книги" на Арбате мы толкались среди бородатых и усатых дяденек в отделе философии. Нам надо было обязательно понять, что такое вещество, материя, и каковы ее формы… И в письмах моих к Людмиле и ее письмах ко мне очень много строк посвящено этим проблемам. Мы и книги соответственно подбирали: по молекулярной физике, философских проблемах физики, о Вселенной…

— Но поступить на спецфакультет МВТУ было очень сложно, тем более, что на девушек там посматривали косо…

— Что было, то было… Но поступать мне было легко, так как никаких особых знаний не требовалось… Куда было сложно поступать, так это на физфак МГУ. Мы так и разделились: часть моих подруг поступали в МГУ, а мы — в МВТУ.

— Час от часу не легче! И вас много было таких?