XX век как жизнь. Воспоминания

Помню эпизод, который пролил бальзам на душу советского командировочного. Ввиду отсутствия денег мы всегда шли по самому низшему классу. В пустыне Гоби я наконец взял реванш. Кормили нас в небольшой столовой. У меня в углу был свой стол. И свое меню. Как-то привезли человек десять из ФРГ. Кожаные шорты, перышки на шляпах, дородные немки. Они шумели недалеко за большим столом, поедая причитавшиеся им макароны по-флотски. И стояла у них монгольская водка «40 жил» (40 лет, значит).

Зоркая была публика. Засекли у меня виски. И, видимо, унюхали запах бараньей ноги. Вижу, встает один герр и направляется ко мне. Думаю, права качать будет. Сквозь непонятные слова было ясно, что он интересуется разницей в обслуживании. «Класс?» — произношу всем понятное слово. «Erste!» — гордо отвечает он и смотрит на меня вопросительно. И тут я бью в «девятку»: «Люкс», — говорю. Люкс! Это они понимают.

Но самое сильное впечатление от пустыни Гоби не «люкс», конечно, а ночное небо над пустыней.

Есть два чуда, две тайны, сказал великий Кант, — нравственный закон внутри нас и звездное небо над нами. Звездное небо как чудо, как тайну я воспринял, почувствовал только там. Здесь, в городах, залитых электрическим светом, сквозь насыщенный миазмами цивилизации воздух мы не видим и сотую долю того, что видел Кант где-нибудь в прусской глубинке и что видит и сегодня житель пустыни Гоби. Мириады мохнатых, пушистых звезд. Четко выписанный Млечный Путь. Холодные серебряные узоры на теплом черном бархате. И ощущение грандиозности, немыслимости мироздания… Почему? Для кого? Зачем?

В пустыне я мотался с небольшим транзистором. Для музыкального сопровождения. А ежели язык, то сплошь китайский. Но однажды на сплошном китайском фоне я услышал несколько раз повторенные слова: «Николай Николаевич Иноземцев». Левитановская тональность рождала смутную тревогу. Утром связался с Улан-Батором…

Теперь я уже привык — уходят друзья, уходят люди, с которыми вместе прожиты большие куски жизни. Но тогда была первая потеря. Неожиданная. Страшно неожиданная.

Иноземцев принадлежал к старшему слою шестидесятников. Фронтовик. Ученый и организатор науки. Очень четкий, подтянутый, как правило, застегнутый почти на все пуговицы человек. Требовательный руководитель. Убежденный антисталинист, во внутренней политике — сторонник сочетания плана с рыночными механизмами, в политике внешней — сторонник разрядки, поиска компромиссов с американцами. Брежнев с большим уважением, даже с почтением относился к Николаю Николаевичу. И в шумных спорах выделял его голос, прислушивался к нему.

Кувейт. Я был там до войны. Тоже — чудо. Хотя нет тайны — есть нефть.

Стоят пустые, готовые к заселению дома. Почему пустые? Люди не хотят сюда въезжать, ждут, когда подойдет очередь на виллу.

Медицина и обучение бесплатны. Можно учить детей хоть в Гарварде, хоть в Сорбонне. Бесплатны большинство коммунальных услуг.

Сами кувейтцы только руководят. Работают всюду иммигранты. Иммигранты же служат в кувейтской армии. Причем их лейтенант получает, наверное, не меньше нашего маршала. Я пытался через Кувейт подобраться поближе к ирано-иракской войне.

Но был выловлен в пустыне патрулем, состоящим из пакистанцев во главе с египтянином.

В выходные дни в пустыне, окружающей столицу, возникают палатки. Это бывшие бедуины из своих благоустроенных, оборудованных кондиционерами квартир выезжают «на природу». Раньше рядом с жильем паслись верблюды, теперь же стоят «мерседесы».

В Кувейте нет классовой борьбы — написал я в марте 1988 года. Редакция просила убрать эту фразу. Как-то боязно было еще без «чистоты марксизма-ленинизма».

Поскольку знакомых в Кувейте почти не было, а сухой закон почти был, то вечерами сидел в гостинице и писал свою главу в первое неподцензурное издание — книгу «Иного не дано». Правда, впоследствии выяснилось, что иное дано. Но ведь были не только архитекторы перестройки. Были и романтики перестройки…

Кипр. Несколько воспоминаний.

Был принят архиепископом Макариосом. Он мне долго и в деталях рассказывал о путче, о том, как ему удалось бежать.

— Господин президент, вам не кажется, что греки-киприоты допускали ошибки по отношению к туркам-киприотам?

— Только Бог никогда не ошибается…

Другая сценка. Зашел в лавку сувениров. За прилавком — симпатичная девица. Что-то спрашиваю у нее на всех ломаных. Она интересуется, откуда я.

— Из Советского Союза.

— А где это?

Первый раз встретил человека, который не знал о существовании Советского Союза. Даже настроение испортилось.

Однажды в делегации, которую я возглавлял, оказался митрополит Одесский и Херсонский Сергий. Человек большого ума и с типично одесским юмором.

Поздний вечер. Ужин, устроенный гостеприимными киприотами, явно затянулся. Владыка Сергий обращается ко мне и говорит:

— У Циперовича тоже были гости, а свет давно погас. Все ясно. Даю команду сворачивать застолье.

Много раз Сергий звал меня в Одессу. Так я и не собрался. А теперь и Сергия нет, и Одесса стала заграницей…