XX век как жизнь. Воспоминания

Кроме того, первый факт применения „крайних мер“ может рассматриваться как чрезвычайный случай, как аномалия, второй же, поставленный в один ряд с первым, приобретает совсем иную окраску и может рассматриваться как доказательство внутренней слабости социалистического строя в странах народной демократии, как свидетельство того, что единство стран социализма может существовать, лишь опираясь на „крайние меры“ (или угрозу их применения) со стороны СССР.

Во-вторых, можно отметить известное влияние на нашу позицию оценок и выводов определенной группы чехословацких товарищей. Потенциально именно от этой группы может исходить и призыв к применению „крайних мер“. Конечно, мнения этих товарищей, как и любые другие мнения и факты, должны быть обязательно использованы для создания объективной и всесторонне обоснованной картины событий, происходящих в Чехословакии. Однако в данном случае следует особенно внимательно учитывать психологический настрой этих людей, тесно связанных, как правило, с „доянварским“ прошлым, с его порядками и методами работы. Этим товарищам, несмотря на всю искренность их побуждений, трудно охватить ситуацию во всей ее сложности. Поэтому они легко могут дать „простой“ совет и даже подтолкнуть применение „крайних мер“. Тем более что ответственность лежит не на них, а на тех, кому они советуют.

В ы б о р м о м е н т а

Оценивая указанные выше плюсы и минусы, нельзя не сделать вывода о том, что применение „крайних мер“ в нынешних условиях создаст такие трудности, которые вряд ли компенсируются возможным политическим выигрышем.

По-видимому, целесообразно продолжать занимать выжидательную позицию. В конце концов, с точки зрения технических возможностей мы можем применить „крайние меры“ через два-три месяца с таким же успехом, как и через два-три дня.

Возможно, что за это время обстановка в стране стабилизируется. Тем более что в такой стабилизации будет крайне заинтересовано избранное XIV съездом новое руководство КПЧ. Это, конечно, будет стабилизация на основе принципов, изложенных в программе действий КПЧ. И для нас здесь возникнут определенные трудности. Однако опыт отношений с Югославией и Румынией показывает, что для преодоления этих трудностей нет необходимости прибегать к „крайним мерам“.

Если же предположить, что дело не остановится на „югославско-румынском варианте“, что правые, контрреволюционные силы раскроют свои карты, то тем лучше. Ведь чем очевиднее угроза контрреволюции, тем правомернее применение „крайних мер“.

Ориентация на такой ход вещей требует значительного изменения нашей тактики и тактики наших друзей. Но это уже другой, самостоятельный вопрос, который нуждается в самостоятельном изучении.

Конечно, схематичное изображение возможных плюсов и минусов, хотя и может оказаться полезным при выработке окончательного решения, далеко не исчерпывает всей сложности и противоречивости ситуации, с которой мы столкнулись. Здесь могут и должны быть привлечены дополнительные соображения, новые аргументы по тем или иным аспектам рассматриваемой проблемы. А пожалуй, не будет преувеличением сказать, что это — самая трудная проблема, которую приходится решать нашей партии, ее руководству за послевоенный период. От ее правильного решения зависит слишком многое».

Вот такую бумагу я сочинил и передал председателю КГБ. Просил его дать совет: имеет ли смысл посылать ее на юг Брежневу. Через помощника председателя полковника Тихомирова пришел ответ: «Не высовывайся!»

По моим сегодняшним меркам, записка слишком наивна. Она оперирует «интересами социализма». А те, к кому я обращался, исходили из других интересов, из интересов бюрократической группы, которая во что бы то ни стало хочет сохранить власть. Но то, что уже было понятно Иржи Гохману, было еще непонятно мне…

Я не внял совету Андропова и все-таки «высунулся». Когда Брежнев прилетел с юга, уже после «главного» политбюро, мне удалось прорваться к нему. «Тридцать минут — не больше!» — сказал он. Поэтому записку я не читал, а изложил минут за двадцать суть. Очень нервничал. Слушал он внимательно, но мрачно. Пару раз что-то переспросил. Маленькая пауза — и вердикт: «Решение политбюро уже состоялось. Мы с тобой не согласны. Принципиально. Ты имеешь право думать как хочешь. А дальше так — или уходи, выходи из партии, или выполняй принятое решение. Как положено по уставу. Решай. Все. Извини, занят». Кавычки условные, я не записывал. Но смысл и тональность передаю, по-моему, точно.

Выходить из партии я был не готов. Как прыжок в ничто…

События дальнейших десяти дней, — которые, как оказалось, не потрясли мир, но в конечном счете предопределили крах того, нашего, «казарменного» социализма, — будут излагаться по моим записям, которые я вел недели две.