За что сражались советские люди

«Приютила нас всех еврейская семья, двое очень больных и очень добрых стариков. Мы все время боялись за них, потому что в городе везде развешивали объявления о том, что евреи должны явиться в гетто, мы просили, чтобы они никуда не выходили из дома. Однажды нас не было… Я с сестрой где-то играла, а мама тоже куда-то ушла… И бабушка… Когда вернулись, обнаружили записочку, что хозяева ушли в гетто, потому что боятся за нас. В приказах по городу писали: русские должны сдавать евреев в гетто, если знают, где они находятся. Иначе тоже — расстрел.

Прочитали эту записочку и побежали с сестрой к Двине, моста в том месте не было, в гетто людей перевозили на лодках. Берег оцепили немцы. На наших глазах загружали лодки стариками, детьми, на катере дотаскивали на середину реки и лодку опрокидывали. Мы искали, наших стариков не было. Видели, как села в лодку семья — муж, жена и двое детей, когда лодку перевернули, взрослые сразу пошли ко дну, а дети все всплывали. Фашисты, смеясь, били их веслами. Они ударят в одном месте, те всплывают в другом, догоняют и снова бьют. А они не тонули, как мячики».

Валя Юркевич, 7 лет

* * *

«Однажды утром меня разбудил мальчишка с нижнего этажа и сказал: „Пойдем со мной на улицу, там лежат убитые. Поищем моего отца“. Мы с ним вышли, комендантский час уже кончился, но прохожих почти не было. Улицу замело легким снегом, припорошенные этим снегом, через пятнадцать-двадцать метров лежали расстрелянные наши военнопленные. Их гнали через город ночью и тех, кто отставал, расстреливали в затылок. Все они лежали лицом вниз.

Мальчишка не мог дотронуться до убитых, он боялся, что где-то здесь его отец. И вот тогда я себя поймал на мысли, что у меня почему-то нет страха перед смертью. Мысленно с ней уже сжился. Я их переворачивал, а он смотрел каждому в лицо. Так мы прошли всю улицу…»

Эдуард Ворошилов, 11 лет

* * *

«Возле нашего дома остановилась немецкая машина, она не специально остановилась, она испортилась. Солдаты зашли в дом, меня и бабушку прогнали в другую комнату, а маму заставили им помогать…

Стало темно, уже вечер. Вдруг мама вбегает в комнату, хватает меня на руки и бежит на улицу. Сада у нас не было и двор пустой, бегаем и не знаем, куда спрятаться. Залезли под машину. Они вышли во двор и ищут, светят фонариками. Мама лежит на мне, и я слышу, как у нее стучат зубы, она холодная сделалась. Вся холодная.

Утром, когда немцы уехали и мы вошли в дом, бабушка наша лежала на кровати… привязанная к ней веревками… Голая! Бабушка… Моя бабушка! От ужаса… От страха я закричала. Мама вытолкнула меня на улицу… Я кричала и кричала… Не могла остановиться…»

Люда Андреева, 5 лет

* * *

«…Мама что-то пекла из картошки, из картошки она могла сделать все, как сейчас говорят, сто блюд. К какому-то празднику готовились. Я помню, что в доме вкусно пахло… Немцы окружили дом и приказывают: „Выходи!“ Вышла мама и мы, трое детей. Маму начали бить, она кричит:

— Дети, идите в хату…

Они заталкивают маму в машину и сами садятся.

…Через много лет я узнала, что маме выкололи глаза и вырвали волосы, отрезали грудь. На маленькую Галю, которая спряталась под елкой, напустили овчарок. Те принесли ее по кусочку. Мама еще была живая, мама все понимала… На ее глазах…»

Валя Змитрович, 11 лет

Интерлюдия (2): За что сражались советские люди

А собственно, было ли у советских людей основание встречать немецкие войска цветами?

Постановка вопроса может показаться странной.

Как так: ведь общеизвестно, что в Советском Союзе тридцатых годов люди голодали, находились под постоянной угрозой репрессий и жестоко эксплуатировались большевистской властью.

«Это всем известно и никому не интересно».

Вот что, например, пишет Александр Гогун:

«Поляки, белорусы, евреи и украинцы с территорий, „воссоединившихся“ в 1939 г. с СССР, в своих воспоминаниях все как один свидетельствуют о шоке, испытанном от бескультурья, нищеты, забитости и одновременно жестокости пришельцев из другого мира — сталинского СССР. Со своей стороны те, кто был послан на „освоение“ новых земель, помимо всего прочего, позднее вспоминали об охватывавшем их то и дело чувстве стыда за низкий, по сравнению с местными, уровень собственной бытовой культуры»426.