За что сражались советские люди

Ранней весной 1942 года в ставке фюрера состоялся показ самого известного документального фильма военного времени, фильма, который вскоре получит премию «Оскар». Ни одна из многочисленных лент, изготовленных ведомством доктора Геббельса, не могла сравниться с этой работой советских документалистов. Фильмы Геббельса были технически совершенны, однако оставались лишь пропагандой; мастерство советских документалистов было не столь изысканно, однако они говорили правду. Правду о самой значительной советской победе.

Фюрер и его окружение сидели в полутемном зале, а на экране перед ними возникали надписи на непонятном русском, и переводчик бесстрастно переводил название фильма, название, которое еще несколько месяцев назад казалось немыслимым, невозможным: «Разгром немецких войск под Москвой».

Секретарь Гитлера Генри Пикер, присутствовавший на этом показе, так описывал впечатление от увиденного на экране:

«…Вначале зазвенели колокола всех московских церквей, советские зенитки открыли огонь по нашим самолетам, мелькнули таинственные силуэты Кремля, где обосновался Сталин, православные священники в полном облачении, высоко подняв кресты, пошли от дома к дому, от избы к избе, поднимая мужчин и женщин, молодых и старых на последний, решительный бой за „священную русскую землю“. Формирование красноармейских частей, в частности кавалерии… Затем первые немецкие пленные, вот их уже толпы… И наконец, потянулись бесконечной чередой обледенелые немецкие танки, цистерны, грузовики, орудия…»463

Но не только о советской победе рассказывалось в фильме.

«Впервые в истинных ее масштабах открылась миру бесчеловечность фашистского нашествия, оставлявшего за собой обугленные трупы, расстрелянных детей и стариков, сожженные города и села, оскверненные национальные святыни и памятники культуры.

Скорее всего, премия „Оскар“ за лучший документальный фильм 1942 года была присуждена „Разгрому немецких войск под Москвой“ не столь за изысканное мастерство документалистики (здесь было не до него!), а за обжигающую, ослепляющую правду о гитлеровских злодеяниях на российской земле»464.

То, что могли показать советские документалисты, было лишь малой частью увиденного наступавшими советскими войсками. Еще совсем недавно люди просто не могли поверить, что подобное возможно; заявления советского правительства о немецких преступлениях казались неумелой пропагандой.

«Неужели германские власти так издеваются над нашими военнопленными, мне в это не верится…» — шептались москвичи, а некоторые и вовсе рубили с плеча: «…Все, что написано в ноте тов. Молотова, увеличено в несколько раз. Фактически этого нет, и я могу поверить только тогда, когда увижу своими глазами»465.

^{Женщина возвращается к своему дому, разрушенному нацистами.}

Уже через несколько дней после начала контрнаступления места сомнениям не осталось; их место заняли ужас, гнев и ненависть к нацистским палачам. И еще — глубочайшее изумление. «История донесла до нас, что немецкий народ является одним из культурнейших и цивилизованных народов Европы, — вспоминал политрук одной из стрелковых частей Николай Ляшенко. — Однако, насмотревшись на эти невообразимые, бесчеловечные, садистские зверства, творимые руками немцев, не хотелось верить истории. Человеческое сознание не в состоянии ассоциировать эту дикую жестокость с культурой и цивилизацией. Мы искренне удивлялись: неужели все эти дикие звери, творящие на нашей земле столь бесчеловечную расправу над безоружными людьми, выращены в цивилизованной Германии?»466