За экраном

Многие картины «горели» и много раз переделывались. Один раз заметили инсценировку: рыба в сетях была уже не живая, другой раз – слишком бедная деревня, иногда не нравился текст, даже Б. Горбатову текст в фильме о Казахстане пришлось переделывать. Документальные картины снимали крупные художники – И. Хейфиц, Л. Луков, – не говоря уже о лучших документалистах, и все же не раз они подвергались атакам местных властей. Обо всем этом шли бесконечные разговоры по «вертушке».

У меня сохранилось несколько обрывочных воспоминаний о ночных дежурствах «у аппарата».

В один из тусклых зимних вечеров я сидел в ярко освещенном и теплом предбаннике перед кабинетом Большакова и читал какой-то сценарий.

В кабинете было тихо, изредка звонила «вертушка», прошел кто-то из начальников главка. Примерно часов в десять Большаков сказал, что уезжает на дачу, добавил, что у нас будут гости, и еще раз повторил, что он на даче. Дача у него в Серебряном бору и по сей день.

Примерно через час раздался звонок вахтера из проходной:

– Прибыла оперативная машина.

Не успел я положить трубку, как в дверях появилось несколько кагэбэшников. Один подполковник, два майора или капитана и один лейтенант.

– Нам надо посмотреть просмотровый зал и прилегающие помещения.

Понятно, что возражений с моей стороны быть не могло.

Поднялась ко мне и заведующая особым отделом Голомеева. Подполковник ее знал. Она сказала, что программа готова. Капитаны осматривали зал, коридоры, даже заглянули в открытую дверь кабинета Большакова.

Распоряжался подполковник, бесцеремонно звонил то одному, то другому. Затем по «вертушке» сообщил, что к приему четвертого или седьмого, номер не помню, все готово.

Капитаны побежали вниз. Через пять минут во двор въехали два «ЗИСа». Развернулись и стали у самого подъезда.

У меня в приемной появилась большая компания – человек семь или восемь.

Это был Никита Сергеевич Хрущев с многочисленной семьей и гостями. Его жену Нину Петровну и старшую дочь я узнал. Я видел их раньше.

Хрущевы, в отличие от подполковника, вежливо поздоровались, пожали мне руку, как знакомому, спросили, можно ли раздеться, повесили свои пальто на стоящую здесь вешалку. Хрущев – в очень хорошем настроении, видимо, чуть навеселе – спросил, какие картины.

Голомеева сообщила, что есть две американские, одна французская и две новые наши.

Общее желание было единодушно: сначала смотреть американские.

Голомеева и я проводили их в просмотровый, там уже на столах стояли фрукты, минеральная вода. Бесшумно распоряжался завхоз Аграненко.

Просмотр начался, кагэбэшники расположились в зале, чуть поодаль, лейтенант сел у двери.

В приемную доносились английская речь и голос переводчицы.

Не прошло и десяти минут, как заверещала «вертушка».

Раздался приятный, совсем не начальственный женский голос:

– Скажите, Никита Сергеевич не у вас?

Я замялся:

– Кто спрашивает?

– Говорит Булганина.

Я сказал, что сейчас узнаю. Пошел в просмотровый зал, но в дверях меня задержал лейтенант. Я сказал, что я дежурный, мне нужен товарищ Хрущев. Он не имел права меня задерживать, но стал оттирать плечом. Видимо, кто-то из семьи увидел все это и подошел ко мне. Я сказал, что звонит жена Булганина.

Хрущев встал, строго посмотрел на лейтенанта, подошел ко мне и сказал, что просит заказать пропуск и передать: они будут рады.

Я передал приглашение и отдал распоряжение на проходную.

Хрущева я видел не впервые. В 1939-м Довженко заканчивал «Щорса» [17] . Меня вызвал Дукельский.

Семен Семенович разговаривал с кем-то по «вертушке», из трубки доносились обрывки руководящих фраз. Дукельский глазами показал, чтобы я сел. Это было явление редкое, так как обычно он давал отрывочные указания сразу, как только ты входил в кабинет.

Закончив разговор, он сказал мне, что я должен выехать в Киев, посмотреть материал «Щорса».

– Говорят, там какая-то разнузданная партизанщина, а не Красная армия. Главное, батька Боженко заслонил Щорса, разгуливает в лаптях но экрану. В общем, махновщина. Картину ждут наверху, а поступают такие сигналы. Посмотрите материал. Узнайте мнение ЦК Украины.

Я спросил, смотрел ли кто-нибудь материал. Дукельский мне не ответил и сказал:

– Сами посмотрите, и внимательно. Если все так, как говорят, то предупредите режиссера, что слухи дошли наверх, – он показал пальцем на потолок, – про эти лапти. Поезжайте сегодня же.

Я выехал в Киев. Прибыл, как всегда, утром. Машина уже ждала, и директор картины Рогозовский повез меня прямо в «Континенталь», где был забронирован номер. Рогозовский передал, чтоб я спускался в ресторан, Александр Петрович заедет в гостиницу и вместе поедем на просмотр.

Я побрился и спустился в ресторан. Утром он почти пуст, и я сразу увидел Довженко. Он сидел за столиком с Самойловым – «Щорсом», спиной ко мне, с ним сидел еще какой-то мужчина.

Александр Петрович приветливо помахал рукой, и я подошел к столику. Мужчина обернулся. Это был Мейерхольд.

Александр Петрович познакомил меня.