За горами – горы. История врача, который лечит весь мир

Из “Занми Ласанте” в аэропорт мы выезжали на рассвете. Десять провожавших нас жителей Канжи набились и в кабину, и в кузов пикапа, где ехали чемоданы. Облаченный в костюм Фармер выдал сотрудникам, вышедшим его проводить, последний залп инструкций и просьб, уселся на водительское место (его укачивало в машине, а за рулем тошнота немного отступала), и пикап, точно кораблик, покидающий гавань, скатился с гладко вымощенной площадки перед медкомплексом и затрясся по Национальному шоссе № 3.

Раннее утро, мы не завтракали. Спина у меня уже разламывалась. Подскакивая на сиденье в кабине пикапа, я мысленно сам себе “повествовал о Гаити”. Эту так называемую дорогу построили в начале XX века, во время первой американской оккупации Гаити. Строительством руководила морпехота США. Для выполнения этой задачи они возродили систему corvee, трудовой повинности – пережиток рабовладельческой эпохи. Крестьяне Центрального плато подняли мятеж, который морские пехотинцы беспощадно подавили. Фармер показал мне фотографию в книге: мобилизованный на дорожные работы крестьянин, обвиненный в бунтарстве, наказан гаитянскими жандармами, действовавшими по указке американцев. У распростертого на земле мужчины отрезаны обе руки.

Сейчас дорога являла взору картины менее пронзительные, но все же довольно мрачные для шести утра – истощенные попрошайки, босоногие детишки, волокущие канистры с водой. Через трясущееся ветровое стекло я заметил тощего мужичка в соломенной шляпе верхом на заморенном гаитянском пони. Он сидел в традиционном местном седле, сделанном из соломы и, казалось, нарочно придуманном для того, чтобы стирать в кровь спины ослов и лошадок. Всадник пинал пони по торчащим ребрам – наверное, торопился приступить к работе на каменистом, бесплодном клочке какого-нибудь близлежащего поля, чтобы его дети сегодня хоть разок поели. Я ломал голову, пытаясь придумать, как истолковать дорожные впечатления в утешительном ключе, а заодно, если уж честно, чего бы такого впечатляющего сказать Фармеру. В памяти всплыл ошметок уроков религии. Я произнес:

– Если вы сделали это меньшему из них, то сделали и мне.

– Матфей, двадцать пятая, – откликнулся Фармер и поправил: – Так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне. – И стал цитировать ту же главу: – Ибо алкал Я, и вы дали Мне есть; жаждал, и вы напоили Меня, был странником, и вы приняли Меня; был наг, и вы одели Меня; был болен, и вы посетили Меня; в темнице был, и вы пришли ко Мне. А потом, – добавил он, – там говорится, что, так как вы не сделали всего этого, вам крышка. – Он улыбнулся, лихо объезжая очередную гигантскую выбоину на нашем пути.

Разговор не клеился, и поездка протекала без приключений, пока мы не добрались до спуска по Морн-Кабри. Под нами расстилалась некогда плодородная, а ныне ощелоченная Плэйн-дю-Кюль-де-Сак, а за ней уже виднелся Порт-о-Пренс. Здесь был самый опасный участок дороги, территория kwazman.

Фармер разъяснил мне это понятие:

– Когда навстречу попадается другой грузовик или что-нибудь вроде валуна, который мы только что чуть не задели, и дело кончается плохо, это и есть kwazman.

Впереди как раз наблюдались последствия kwazman”a – перевернутый грузовичок лежал на внутренней обочине, недалеко от того места, где семнадцать лет назад Пол и Офелия увидели мертвую женщину с манго. Фармер затормозил и вгляделся сквозь ветровое стекло в место аварии. Но людей вокруг машины не было, трупов на земле тоже – на сей раз.

– Похоже, никто не пострадал, – сказал мне Фармер по-английски, а потом повторил то же самое по-креольски для сидящих сзади гаитян.

Один из них ответил:

– Ну, может, на ком-то из пассажиров лежало сильное проклятие и он воспользовался оказией, чтоб умереть.

Фармер со смехом перевел мне сказанное и, все еще смеясь, поехал дальше. Первую остановку он сделал у тюрьмы в Круа-де-Буке, пригороде Порт-о-Пренса. Один из квадратиков без галочки в его текущем списке дел стоял напротив пункта “Пресечение заключения”. Сын одного из крестьян, сидевших у нас кузове, уехал из родной деревни Кэ-Эпен и работал в столице охранником. Недавно юношу арестовали по подозрению в убийстве. Фармер уже нанял ему адвоката. В тюрьму он сегодня завернул, чтобы дать отцу возможность поговорить с сыном.

Сержант за стойкой дежурного сказал:

– Вам сюда нельзя.

Положив руку ему на плечо, Фармер заговорил с ним. И добился, чтобы нас пропустили. Свет в камере, где томился наш узник, не горел. В полумраке помещения я насчитал не меньше тридцати молодых заключенных. Ближе к свету десяток лиц выглядывали из-за прутьев решетки.

– Привет, – поздоровался Фармер.

– Здрасьте, док, – отозвался многоголосый хор.

Несколько человек подняли руки и приветственно пошевелили пальцами. Из камеры неслось жуткое зловоние – запахи пота, несвежего дыхания, мочи и дерьма. Сын подошел к решетке, заговорил с отцом. Потом старик отошел в сторонку, не сводя глаз со своего чада. Фармер тоже немного побеседовал с юношей, объяснил насчет адвоката.