За городской стеной

Она подняла руку, затем опустила ее, запахнула плащ и пошла прочь. Ричард не стал ее останавливать, однако, прислушиваясь к ее удаляющимся шагам, вдруг решил, что оставить ее сейчас было бы трусостью. Если первоначально предложение проводить ее было продиктовано остатками рыцарства, проявляя которое благодетель получает ничуть не меньше удовольствия, чем благодетельствуемый, то теперь после этой странной выходки женщина оказалась перемещенной в совсем иной разряд, — разряд обиженных жизнью, которым должно помогать, невзирая ни на что. Он побежал вслед за ней.

— А я уж думала, вы умерли, — кротко сказала она и продолжала, как ни в чем не бывало: — Меня здесь поселил мой Эдвин, хотел, чтобы я не мозолила ему глаза. Он, видите ли, стесняется меня. Знает ведь, что мне на свои деньги не прожить. Сказал, что это единственный коттедж, который он сумел найти. Врет, конечно. И потом, не понимает он ничего. Я не выношу деревню. Здесь нечего делать. Знаете, — на этот раз ее голос опустился до настоящего шепота, — по-моему, здесь недолго и спятить. Спятить! Я сказала об этом своему Эдвину, но он знать ничего не хочет. А я ведь серьезно. Запросто можно спятить!

Они перешли через следующую горку, свернули вбок, пересекли мостик, из-под которого доносился гул быстро бегущей воды, загнанной в тоннель, и Ричард все время прикидывал в уме, как бы помочь этой женщине, о которой он почти ничего не знал, настраиваясь на покровительственный лад — отчасти чтобы оправиться от замешательства, поскольку из них двоих более уязвимым оказался он.

— Вот мы и пришли!

Ричард разглядел одинокий коттедж, стоявший чуть в стороне от дороги; казалось, будто выстроили его случайно и тотчас о нем забыли.

— Не хотите выпить чашку чаю?

— Нет, большое спасибо. Мне нужно спешить назад.

— Как знаете. Это местечко называется Эсби. Как знаете.

Она пошла по дорожке и, подойдя к двери, стала рыться в сумке в поисках ключа, а Ричард стоял и ждал — он хотел удостовериться, что она вошла в дом, тогда можно будет поставить точку на этом приключении. Зажегся свет, и, даже не помахав на прощание, она захлопнула за собой дверь и с грохотом задвинула два засова. Он повернулся и пошел, но не успел сделать и нескольких шагов, как старуха окликнула его. Обернувшись, он увидел ее в верхнем окошке; она еще не сняла плаща, и волосы ее, освещенные сзади, были похожи теперь на приглаженный стожок темного дрока.

— Спасибо, что проводили! — крикнула она. — Я скажу при случае этому проклятому шоферу, что́ я о нем думаю. Непременно скажу. Благодарю вас за любезность.

И все.

Идя к мостику, Ричард несколько раз сильно спотыкался и кончил тем, что с размаху угодил физиономией в живую изгородь. Осторожно обогнув ее, он пошел дальше. И тут выяснилось, что без старухи в этой непроглядной тьме он не знает, куда идти. Пришлось положиться на свою интуицию, и с полмили он прошел вслепую. Он еще не совсем оправился от шока, и в добавление ко всему ему в голову начали лезть людоеды и великаны из детских сказок и страшные истории из воскресных газетных приложений; не успел он перейти мостик, как ему уже стали чудиться повсюду кинжалы, разбойники, нищие, пропойцы из рабочих кварталов, чудовища; из-за физической слабости — он все еще нетвердо держался на ногах — совладать с осаждавшими его страхами было нелегко.

Наконец он добрался до вершины первой горы и увидел в отдалении, там, где дорога соединялась с шоссе, единственный фонарь; несмотря на дальность расстояния, он узнал это место и убедился, что идет куда следует. Он припомнил, что неподалеку от фонаря стоит несколько коттеджей и даже маленькое почтовое отделение. Оглянувшись, он увидел старухин домик с ярко светящимися окнами. Ричард передохнул, затем решительно вышел на середину дороги и зашагал к шоссе, справедливо полагая, что, чем быстрее идешь, тем меньше шансов сбиться с пути. Вскоре оба ориентира исчезли из вида, но Ричард успел взять верный курс.

Он забыл, что на свете бывает так темно. Забыл про страхи, которые могут напасть на человека на тихой проселочной дороге. Забыл тишину, от которой волосы становятся дыбом, забыл луну, забыл тучи и привкус душистого ночного воздуха, забыл, что старых одиноких людей следует провожать до дому и что сам он способен постыдно испугаться чьих-то нелепых выходок, забыл, что позерство дается легче, чем простота.

Необычность всего этого так подействовала на него, что он допустил неосторожность: начал думать о том, о чем хотел забыть, — о причинах, почему ему так опостылела лондонская жизнь.