За и против кинематографа. Теория, критика, сценарии

В баре из «Жестокого Шанхая» старый китаец знакомит девушку с доктором Омаром, переодетым в араба: «Это Омар, мой лучший друг». Китаец быстро ретируется. Девушка интересуется: «Египтянин? Компрадор?» Омар отвечает: «Нет, я доктор. Доктор Омар из Шанхая и Гоморры». Она: «Омар, как поэт? О, если б захватив стихов диван…» Омар: «Да в кувшине вина и сунув хлеб в карман, мне провести с тобой денёк».

Девушка: «Вы сказали доктор Омар. Доктор в какой области?» Омар спокойно: «Ни в какой, мисс Смит. Так звучит солиднее и никому не вредит, в отличие от настоящих докторов…» Тогда она его спрашивает: «А Ваш бурнус, хоть он настоящий? Где Вы родились?» Омар признаётся: «Яродился при полной луне на песках близ Дамаска. Моим отцом был торговец табаком, и он был далеко. А моей матерью… лучше про неё не говорить: наполовину она была француженкой, а другая половина потеряна в ночи времён. Я из самых чистых метисов. Я родственник всей Земли. Ничто человеческое мне не чуждо». Девушка с улыбкой: «Тогда объясните мне, куда пропали наши друзья».

Омар отвечает ей: «Мы были одни с самого начала». Панорамный вид астрономической карты с надписью “Rivoluzione della Terra”[2].

Рассуждение об истории неотделимо от рассуждения о власти. Древняя Греция была примером того, как можно обсуждать и понимать власть и её смену, это была демократия господ общества. Здесь царили условия, противоположные условиям деспотических государств, где власть сводила счёты лишь сама с собой в недостижимом мраке пункта своей предельной концентрации: дворцового переворота, чей успех или неудача в любом случае оставались вне обсуждения.

Макиавелли.

Триптих Учелло «Битва при Сан-Романо».

Брежнев на трибуне вместе с высшими бюрократическими и военными чинами.

Титр: «В северной летописи действующие лица действуют молча, воюют, мирятся: но ни сами не скажут, ни летописец от себя не прибавит, за что они воюют, вследствие чего мирятся; в городе, на дворе княжеском ничего не слышно, всё тихо, все сидят запершись и думают думу про себя; отворяются двери, выходят люди на сцену, делают что-нибудь, но делают молча». Соловьёв, «История России с древнейших времён»¹⁹.

Когда появляется возможность преодолеть сухую хронологию без объяснения обожествлённой власти, стремящейся быть понятой своими подданными исключительно как претворение в жизнь заповедей мифа, эта хронология превращается в сознательную историю, но для этого требуется, чтобы опыт реального участия в истории был пережит широкими массами населения. Из практического способа общения между теми, кто признал друг в друге обладателей реальности настоящего, кто познал качественное богатство событий в своей собственной деятельности в месте своего собственного проживания – в своей эпохе – рождается всеобщий язык исторического общения.

Те, для кого существовало необратимое время, обнаруживают в нём и незабываемое,

и угрозу забвения'. «Геродот из Галикарнасса собрал и записал эти сведения, чтобы прошедшие события с течением времени не пришли в забвение…»²⁰