За кулисами тайных событий (сборник)

Тогда же в Гельсингфорс переехала и семья Колчака — жена Софья Федоровна и пятилетний сын.

«Летом мы жили на даче на острове Бренде под Гельсингфорсом, там же снимали дачу и Колчаки. На лето все моряки уходили в море, и виделись мы часто, и всегда это было интересно».

Чуть выше мы подчеркнули «долгое время спустя» и сделали это не зря.

Одно время по страницам самых разных публикаций, так или иначе затрагивавших личную жизнь и судьбы этих людей, гуляли домыслы настолько вольные, что вполне могли считаться оскорбительными. Не избежали искуса «мазнуть» этих людей и некоторые наши писатели, в частности, М. Тихомиров — в своем некогда нашумевшем романе «Генерал Лукач». Анна Васильевна была выведена в романе под фамилией Митерева, но дело не в этом. По «концепции» романиста это была ушлая бабенка без принципов, с ухватками хищницы, разбившая семью адмирала. На самом деле все обстояло не так. «Осенью мы как-то устроились на квартирах и продолжали часто видеться с Софьей Федоровной и редко с Александром Васильевичем, который тогда уже командовал

минной дивизией, базировался в Ревеле (Таллин теперь) и бывал в Гельсингфорсе только наездами. Я была молодая и веселая тогда, знакомых было много, были люди, которые за мной ухаживали, и поведение Александра Васильевича не давало мне повода думать, что отношение его ко мне более глубоко, чем у других. Но запомнилась одна встреча. В Гельсингфорсе было затемнение — война. Город еле освещался синими лампочками. Шел дождь, и я шла по улице одна и думала о том, как тяжело все-таки на всех нас лежит война, что сын мой еще такой маленький и как страшно иметь еще ребенка — и вдруг увидела Александра Васильевича, шедшего мне навстречу. Мы поговорили минуты две, не больше; договорились, что вечером встретимся в компании друзей, и разошлись. И вдруг я отчетливо подумала: а вот с этим я ничего бы не боялась — и тут же: какие глупости могут прийти в голову! И все».

Так — случайные встречи — продолжалось два года: до лета девятьсот шестнадцатого. Чувства вызревали неподвластно воле двоих; воспитание не позволяло эмоциям захлестывать правила приличия, задевая такие тонкие и болезненные материи, как честь и достоинство.