За линией Габерландта

По краям огорода у нас лежали кучи хвороста. Мы запалили их. Густой дым покрыл огород. Но со стороны гор потянуло ветром, и дым пошел в сторону. Бесполезно! Северин гремел посудой, он бежал от палатки с ведрами и кастрюлями.

— Поливайте! Как можно больше воды! — скомандовал я.

С быстротой отчаяния все стали бегать от ручья к грядкам и лить на растения воду. Мимо тяжело пробежал с ведром в руке Филатов. Он не оставил нас и в эти часы.

— Капусту не трогайте, поливайте свеклу и лук! —

Я вспомнил, что капуста способна переносить мороз в шесть градусов. А вот лук и свекла…

Варя крутила над головой пращевым термометром.

— Минус три! — кричала она.

А через полчаса:

— Минус три и восемь!

До чего же медленно тянется морозная ночь! Перед восходом, когда солнце уже вспыхнуло на вершинах гор, Варя закричала, чуть не плача:

— Минус четыре и две десятых!

Когда же конец? С побледневшего неба все еще падает холод; морозный ветер, теперь уже не стесняясь, несется с гор; все цепенеет, дрожит, только нам одним дьявольски жарко, мы уже сбросили телогрейки и носимся как одержимые с ведрами, плещем на размокшую землю. Я вижу, что Филатов стоит в ручье, он быстро черпает воду, передает ведра ребятам.

— Подмога! — крикнул Саша и показал в сторону больницы.

Оттуда шли люди. Мы увидели десять или пятнадцать человек. Они были с ведрами. Догадались!

— Сюда! — закричал Зотов, и все с новой силой начали вычерпывать ручей.

Работали молча, лишь слышно было, как журчит и льется вода, как хлюпают по грязи сапоги.

Взошло наконец солнце. Сразу исчезла тревожная таинственность, небо поголубело и подобрело.

— Минус два и шесть! — устало бросила Варя и, опустив кастрюлю, которой носила воду, в изнеможении уселась на кучу хвороста.

Солнце поднялось выше, осветило горы и тайгу. Повеяло долгожданным теплом. Мы с тревогой следили за поведением растений.

— Плюс два с половиной, — сказала Варя.

Капуста оттаяла. Листочки ее сначала чуть увяли, потом на глазах окрепли, розетки как ни в чем не бывало наполнились тугой силой. У моркови кое-где начали чернеть листочки, свекла опустила ботву, и крайние листья обреченно легли на землю. Побелели концы перьев лука. Но все это было не так уж тревожно. Спасли!

Саша Северин стоял над кустами картофеля и задумчиво тер подбородок. Ботва безнадежно почернела и легла на землю. Кусты картофеля не выдержали борьбы с холодом.

В пылу работы Зотов забыл о своих пяти грядках, где у него росли брюква, морковь и редька, вывезенные из Катуйска. Их никто не поливал. Опытные грядки находились на самом краю огорода, рядом с кустами смородины и рябины.

— Как же я забыл! — Он поморщился и крупно зашагал к опытным грядкам.

Мы толпой пошли за ним.

Он нагнулся, потрогал шершавый испод листьев на брюкве, дотронулся до ажурной ботвы моркови и счастливо рассмеялся. Усевшись на корточки, сказал:

— И правильно, что не поливали. Незачем. Они и так… Я совсем забыл, что прародители этих растений жили среди тайги без человеческого внимания почти двадцать лет. Полная акклиматизация.

Целы оказались и ягодники. Смородина весело зеленела. Листья рябины лишь на несколько часов подвяли, а потом выпрямились как ни в чем не бывало.

— Память о Величко и Оболенском, — задумчиво произнес Петр Николаевич, указав на кусты.

— Посмотри на тайгу, — сказал Смыслов.

Тайга, освещенная беспощадным солнцем, местами почернела. Куда девалась зеленая свежесть крон! С лиственниц тихо падала черная хвоя. Обожженный лист осины и тополей побелел и обвис. Черемуха едва шевелила сжавшимися листьями. Захлопнулись венчики цветов. Осы с беспокойным гудом метались над лугами.

— Я здесь уже пять лет, — сказал вдруг Филатов, — а такое бедствие вижу первый раз. Небывалое дело. — Он закашлялся, отвернулся. Рукава его гимнастерки, брюки, сапоги — все было мокрым.

— Идите в палатку, — сказал ему Зотов, — там печь горит. Обсушитесь.

Филатов махнул рукой и, захватив свой рюкзак, пошел в сторону прииска.

— Он знал твоего отца, — сказал я Зотову.

— Вот как!

— Кажется, он знает больше, чем сказал нам. Но из него не удалось вытянуть ничего. Замкнут. Или просто побаивается вспоминать те грустные годы.

— Интересно, — задумчиво произнес Зотов. — Мы еще поговорим с ним. Счастливый случай.

Над долиной весело сияло солнце. Тепло. Тихо. Будто и не было злого налета.

Глава тринадцатая

Капитан Омаров нервничает. Дымов готовит контратаку. Синяя папка остается в сейфе. Джон Никамура готовится к отступлению.

— Ну, что вы теперь скажете, Омаров? — произнес комиссар государственной безопасности, закончив свой подробный рассказ о Конахе.

Капитан Омаров сидел на стуле перед комиссаром и растерянно глядел на зеленое сукно стола, на папку, на злополучный листок бумаги — письмо агента Конаху, которое держал сейчас комиссар.

Оправившись от растерянности, Омаров сказал:

— Много странного в этом деле. Если бы Конаха не убили…

— Тогда бы он убил Зубрилина.